Лена.
Остававшиеся до последнего сотрудники побросали работу и направились к выходу. Когда ехали за детьми на такси, Лена рассказала, что случилось.
– У филиала отчетный концерт, а им весь зал залило. Даже декорации размокли. Пришлось новые стряпать на ходу.
– Вам вот за все это заплатят? – спросил Михаил.
– Нет, – спокойно ответила Лена.
В прихожей у родителей пришлось выслушать от матери долгий отчет обо всем: как она забрала девочек, как на нее посмотрела вахтерша, во сколько и как дети поели, сколько делали уроки и какие были ошибки, какие предметы надо подтянуть. Он несколько раз порывался выйти и вывести детей, но мать заходила на новый виток монолога. Дети, одетые в пуховики, потели и просились домой. Лена с непроницаемым лицом смотрела в зазор между дверями, ведущими в гостиную, – она терпеть не могла родительских наставлений. Михаил слушал и кивал, улыбался, обещал, что обязательно сделают, подтянут, подготовят, поговорят и проконтролируют. И вот Лена глубоко вдохнула и перевела мертвый, немигающий взгляд на говорившую без остановки мать, затем на молчавшего отца.
– Теперь точно пора, – сказал Михаил, прервав мать. Он потянулся и поцеловал ее в щеку, потом прихватил дочек за руки и потянул их к выходу.
– Всегда бегом, ни посидеть, ни поговорить, – раздались им вслед сетования матери.
Домой решили прогуляться пешком, идти было десять минут. Девчонки убежали вперед на любимую площадку. Лена и Миша шли, взявшись за руки.
– Как ты это терпишь? Еще и улыбаешься, – спросила Лена.
– Просто пропускаю мимо ушей, – ответил Михаил.
Дошли до площадки, где дочери качались на круглых качелях, посидели молча, глядя на них.
– Соне новая куртка нужна. Эта полиняла, – сказала Лена.
– Могу завтра сходить с ней в Детский мир, – ответил Михаил.
Взгляд у Лены был все еще неживой – должно быть, устала в суете с переносом спектакля.
– Давай по пивасу? Все равно уже не уложим вовремя, – предложил Михаил.
– Лучше по вину, – ответила Лена.
Михаил пошел в магазин через дорогу, где даже ночью можно было купить открытую бутылку. Взял подороже, новозеландское. Они разлили вино по пластиковым стаканчикам, чокнулись, выпили. Подбежали девчонки.
– Нам что-то купили? – спросила Соня.
– Не купил! Представляешь, забыл! – с сожалением воскликнул Михаил и почувствовал вину и растерянность.
– Ужасные родители, – сказала Лена и налила себе еще вина.
Но девочки не стали ныть и просить сбегать за шоколадкой, а просто убежали и толкались на горке.
– Как ваш труп? Нашли убийцу? – спросила Лена.
– Да куда там. Следователь попросил посидеть с ним на допросе: сказал, что меня жильцы знают и будут лучше говорить.
– И как? Говорили лучше? – поинтересовалась жена.
– Не знаю. – Михаил пожал плечами. – Кажется, не обращали на меня внимания. Просто сидел, и все. Следователю, наверное, виднее. Может, без меня никто ничего бы не сказал.
– Тогда и день не зря прожил, – сказала Лена. Она налила еще вина и протянула мужу стаканчик, они чокнулись с пластиковым хрустом.
– Убийца, по ходу, наш алкоголик, – сказал Михаил. – Который Иван Вадимович.
Лена подняла на мужа глаза и так смотрела на него, что Михаилу стало не по себе.
– Алкоголик… – сказала она задумчиво.
– У которого в комнате бомжатник, – сказал Михаил. – Игорь Вячеславович сегодня даже не смог там находиться, такой ужас. Год назад было лучше. Сейчас вообще не моется.
– Дом на 5-й Советской, ты говорил? Какой дом? – спросила Лена.
– Тридцать четыре, – ответил Михаил. – А что?
– Ты говорил, там женщина?
– Ага. Темные волосы по плечи. Рост сто шестьдесят пять.
В это время завыла у горки Соня. Миша ушел к девочкам.
– Она меня толкнула! – Соня показала пальцем на сестру.
– Не толкала я ее, она сама!
Михаил помог Соне подняться и взял обеих девочек за руки.
– Все, домой.
Он внутренне приготовился к протестам и нытью, но девочки дали себя увести. Лена забрала со скамейки недопитую бутылку и школьные рюкзаки.
Дома осталось только почистить дочкам зубы, и они сразу уснули, едва легли в постель. Михаил посидел с ними, пока на двухэтажной кровати не прекратились разговоры и возня, обе дочки засопели. Сопели они громко, и Михаил умиленно слушал, потом накрыл обеих одеялом и вышел из детской, прикрыв за собой дверь.
Лена сидела на кухне и пила вино из тех же пластиковых стаканов. По ее взгляду Михаил понял, что сейчас ее лучше не трогать, поэтому налил себе половину стаканчика вина, выпил залпом, поцеловал жену в макушку и ушел в ванную, а оттуда – сразу в спальню. Он лежал и прислушивался – вот жена выключила свет на кухне, вот полощется в ванной, вот идет по длинному коридору, открывает дверь в детскую, оставляет ее открытой, потому что за ночь там становится душновато, вот тихо скрипит дверь спальни, и жена входит, развязывая на ходу халат. Халат с тихим «вш-ш-ш» приземляется на кровать, и Лена садится на край. Вот хлюпает дозатор крема на ее тумбочке, шуршит рука об руку. Лена легла на кровать и укрылась. Но что-то было не так, Михаил ощущал исходившую от жены тревогу. Что-то неуловимое в движениях, которыми она размазывала крем, и в том, как вздохнула, когда голова коснулась подушки. Он замер и прислушался.
Лена села на кровати и застыла. Михаил включил ночник у своей тумбочки, повернулся к жене. Она сидела на краю кровати: спина ровно, ни одного движения.
– Лен? – позвал ее муж.
Жена не отозвалась и не пошевелилась. Михаил перелез на ее часть кровати и сел рядом.
– Лен, ты что?
Жена перевела на него взгляд: зрачки расширены, лицо напряжено.
– Кажется, это моя мама.
Глава одиннадцатая,
в которой Лена вспоминает свое необычное взросление, переезд в Санкт-Петербург и знакомство с одноклассником Мишей.
Майеры эмигрировали в Германию в конце восьмидесятых, как только появилась возможность.
– Майериха подсуетилась с документами. Оформились за полгода и уехали. Сейчас годами ждут вызова, а тогда все быстро. В деревне узнали, только когда они уволились с работы, уже вещи собирали, – рассказывала тетя Света.
– Вот ведьма, вцепилась в мужика, – сказала мама.
– Он ее муж, – спокойно возразила тетя, не споря, и потянулась за холодцом.
Мама фыркнула и повела плечом, откинула волосы на спину. Лена знала, что этот жест – выражение крайней уверенности в собственной неотразимости: что там, мол, какая-то Майериха.
Тетка посмотрела на сестру долгим взглядом, смысл которого стал понятен Лене намного позже. Этот разговор врезался в ее память и стал одним из эпизодов, из которых она позже построила реальную картину своей жизни с мамой, свободную от детских иллюзий, приправленных розовой семейной мишурой.
Дело было на Новый, 1996 год, тетка собрала в гости всю семью. Приехала в полном составе семья брата, неожиданно принявшая приглашение. Сразу после школы он уехал учиться в институт в Караганде, там женился и остался жить. Бабушка Лены умерла еще до ее рождения, и так рассыпался цемент, который скреплял сестер и брата.
Он напоминал о себе звонками тетке на Новый год и иногда – на Восьмое марта. Матери он никогда не звонил, потому что они с Леной переезжали так часто, что номер менялся быстрее, чем тетка успевала передать его брату.
К тете Свете заселились веселой толпой и гостили несколько дней. Брат, дядя Антон, поначалу порывался снять квартиру или гостиницу, но тетка даже слышать об этом не хотела. Дети спали вповалку на брошенных сплошным ковром шубах, старых матрасах и одеялах. Вернее, уже не дети. Лене было двенадцать, двоюродным сестрам и брату, сыну дяди, от шестнадцати до двадцати. Играли всем скопом в дурака, ходили кататься на картонках в ледовый городок на главной площади. Лену неожиданно для нее приняли как свою, не отмахивались от нее, как в шесть лет. И она, взбудораженная отношением на равных и тем, что ее без лишних слов взяли в круг взрослых, как будто подтянулась вверх и повзрослела. Ребятня на ледяной горке казалась именно ребятней, как если бы смотреть на нее сверху вниз.
Повзрослевшей Лене открылось, что некоторые события значили не то, что она раньше о них думала. Денег им с матерью постоянно не хватало, и Лена задавалась вопросом – есть ли необходимость в частых переездах или права была тетка, которая постоянно твердила, как заведенная: оставайся,
