свете только я и ты...»
В темно-синем небе — бледный лунный круг.
Тени, тени, тени наплывают вдруг...
В небе ангел смерти свой заносит нож.
И ужалит пуля — подло, будто ложь.
Море безутешно, море слезы льет.
Гаснут, гаснут звуки, и безлюден мол.
До Берлина ветер вести донесет.
И министру рапорт прилетит на стол:
«Встретили на пляже, всё успели в срок.
Завершили дело в восемь двадцать пять».
Йозеф прячет рапорт в ящик, под замок.
Выпивает рюмку — и ложится спать.
В небе ангел смерти свой заносит нож.
И ужалит пуля — подло, будто ложь.
Поздним утром Магда встала ото сна.
Тяжкие виденья мучали ее.
— Магда, дорогая, что же ты грустна?
Без улыбки смотришь в зеркальце свое?
— Мой супруг, приснился мне сегодня сон:
Выстрел... лужа крови... мертвый человек...
Кто он — я не знаю, мне неведом он.
— Успокойся, Магда. Всё прошло — навек...
Над Берлином ангел занесет свой нож.
Яд с ножа прольется сладкий, будто ложь...
...Меж тем над Европой ткань цивилизации всё тоньше. Она, эта ткань, расползается, словно истлевший саван под грубыми пальцами могильщиков. И в образующиеся дыры врывается потусторонний черный ужас, призванный в наш мир теми самыми маршами, речами, парадами — магическими заклинаниями, неожиданно обретшими силу в двадцатом столетии. Вихрится на улицах городов страшный карнавал, словно «Дикая охота» вырвалась, наконец, из Преисподней — и ткань цивилизации превратилась в лохмотья...
Ночной карнавал
Гуляет непутевая судьба
От двери к двери и от дома к дому.
Кого-то избавляет от горба,
Кому-то дарит странную истому.
За нею вьются призраки гурьбой,
Качаются рессорные кареты.
Опутанные темной ворожбой,
Теряются подростки и поэты.
Над улицей спирали темноты
Вращаются колесами Фортуны.
Уходят музыканты, а шуты
Грохочут в бубны, обрывают струны.
Клубятся облаками над и под
Бессвязные, бессмысленные речи.
И увлекает этот хоровод,
Разлуки предвещая — и невстречи.
А на рассвете гаснут фонари,
И звуки растворяются в тумане,
И в блеске неестественной зари
Куда-то исчезают горожане.
И плавают обрывки чьих-то снов,
Остатки снов, причудливо игравших...
А по дороге ходит Крысолов,
Разыскивая спящих и отставших.
В 1914 году мать Магды вышла замуж за богатого еврея Рихарда Фридлендера. Он удочерил рожденную вне брака Магду, так что в пять лет Магда стала Магдой Фридлендер. В 1938 году по распоряжению зятя, Йозефа Геббельса, ветеран Первой мировой войны Рихард Фридлендер был отправлен в концлагерь.
Ерейский вальс
Старый еврей тоскливо
Ждет два часа в приемной.
Орден приколот криво —
Старый, солдатский, черный.
Орден носить негоже
С желтой Звездой Давида.
Он понимает. Все же
Носит — и не для вида.
...На виске пульсирует жилка,
Отзывается громким стуком:
«Фрау Гéршкович, Вам посылка.
Вам коробка из Равенсбрюка.
Муж скончался — в пансионате.
Можно больше не слать подарки.
За кремацию — счет к оплате.
Девяносто четыре марки...»
Входит министр. Он занят:
«Фрѝдлендер, что ты хочешь?
Высылка — наказанье?!
Что ты, еврей, бормочешь?
Вот Бухенвальд. Так даже
Пища там здоровее!
Или Дахау, скажем:
Это курорт евреям!»
...На виске пульсирует жилка.
А у Бога — простое сальдо.
«Фрау Хóровиц, Вам посылка.
Вам коробка из Бухенвальда.
За кремацию — счет к оплате.
Девяносто четыре марки.
Распишитесь вот здесь, в квадрате.
Погуляйте сегодня в парке...»
Фридлендер, гость незваный,
Не доводи до лиха.
Фридлендер смотрит странно
И произносит тихо:
«Как бы мне попрощаться,
Прежде чем я уеду?
С Магдою повидаться...»
Зять оборвет беседу.
...На виске пульсирует жилка.
Почтальона встречают робко.
«Фрау Áдельберг, Вам посылка.
Берген-Бельзен... Легка коробка...
И не плачьте, Вам слез не хватит —
Причитанья к лицу дикарке.
За кремацию — счет к оплате.
Девяносто четыре марки...»
Фрѝдлендер тихо выйдет
Под берлинское небо.
Он ничего не видит,
Вот и шагает слепо...
Может быть, стало легче?
Может быть. Не гадайте.
«Магделе, — Рихард шепчет. —
Мейделе, нит гедайге...»
...На виске пульсирует жилка.
Пульс под локоном бьется светлым.
«Фрау Фрѝдлендер, Вам посылка.
Из Дахау — коробка с пеплом.
За кремацию счет к оплате —
Девяносто четыре марки».
А посылка совсем некстати...
А за окнами краски ярки...
Интермедия.
Письмо министра генеральному директору гостеатра
Министр напишет вечером письмо
По поводу комедии Шекспира.
Коснувшись образа жестокого еврея,
Отметит он, что Шейлок-иудей —
Типичный образец семитской расы,
Что кровожадность Шейлока, жестокость
И ненависть к арийцам таковы,
Что стоило б использовать сей образ
В имперской пропаганде. Но увы!
Досадна в пьесе явная ошибка.
Ведь Джéссика, которую Шекспир
Зачем-то сделал дочерью еврея,
На самом деле олицетворяет
Арийскую красавицу. И вот
Министр, понимая, что Шекспир
Еще не знал учения о расах,
Советует дополнить эту пьесу
