в то, что это их правда.
– Вы задали только половину вопроса, – продолжил священник. – Сила Господа – лишь обратная сторона Его милосердия. Господь стал человеком не потому, что Он всесилен и мог это сделать, а потому, что Он бесконечно милосерден.
– А что же делать нам? – спросил Митя.
– Я вижу, что для вас это старый вопрос. Но вы не можете спрашивать о стойкости, не спрашивая до этого о милосердии.
– Спасибо, – ответил Митя.
Он вспомнил недавние слова рава Шеера, поразился неожиданному сходству и понял, что потрясен.
– Спасибо вам, – повторил Митя, повернулся и собрался уходить. Потом снова остановился. – А что, если это не так? – спросил он.
– Если Он не воскрес, – ответил священник, – то нет для нас обетования.
Митя снова повернулся и на этот раз действительно вышел.
Еще немного погулял по городу. Митя хотел обо всем этом подумать, но мысли расплывались. За день он собрал волю, постарался успокоиться, сосредоточиться и приготовиться к дороге. Еще раз проверил по списку и перепроверил все то, что, как ему казалось, могло понадобиться ему в дороге. Убедился в том, что все, что должно работать, действительно работает. Вечером плотно поужинал. Но и в ночь перед выездом ему не спалось. На этот раз душа неровно пульсировала, поднимаясь и опускаясь от волнения и предчувствия. «На следующее утро, – поднялся из провалов памяти дальний отзвук детства, – с восходом солнца караван из восьми нарт, запряженных восьмью-девятью собаками, покинул материк и, обогнув скалы оконечности Св. Носа, потянулся через море на север». Опомнившись, Митя проглотил снотворную таблетку и заставил себя уснуть. Он выехал очень рано, собравшись еще затемно, надеясь в первый же день проехать как можно больше. Теперь он смотрел на Лену вдоль берега, и огромная, заледенелая, светящаяся глубоким снегом река показалась ему невероятным воображаемым шоссе, пришедшим из другого времени и другого мира. Снегоход шел ровно, плавно поднимаясь и спускаясь на белых барханах, выровненных и выметенных огромными ветрами. Временами Митя прислушивался к мотору, но причин для беспокойства вроде бы не было.
Поначалу на берегах Лены были видны немногочисленные деревни, а снегоход шел по наезженной колее, часто на пятидесяти километрах в час, почти максимальной своей скорости. Потом деревни практически исчезли, а заснеженная тайга стала не только гуще, но, как Мите показалось, ближе, массивнее, тяжелее. Если вначале он старался держаться недалеко от берега, то теперь вывел снегоход на открытое пространство ближе к середине реки, а мрачная и торжественная стена зимней тайги отошла и уменьшилась. Лена стала еще шире, а противоположный берег был так далеко, что казался нарисованным в глубине белого снежного тумана. Два раза он останавливался, чтобы перекусить и пообедать, но главным образом – чтобы посмотреть на это невероятное, влекущее, не знающее границ сверкающее пространство. Напротив поселка, отмеченного на карте как Булус, в Лену влились два притока, потом она стала забирать влево, на северо-запад. «Так она и к Ленинграду вернется», – весело подумал Митя. К вечеру он добрался до довольно большого поселка Сангар, где было все, чему и полагается быть в больших поселках: школа, магазины, даже клуб. Здесь он переночевал в теплой избе, пристроил свой снегоход в запираемый дворик, а засветло двинулся дальше.
« 9 »
В первые дни все шло относительно гладко, впрочем, за исключением того, что здесь было еще холоднее, чем в Якутске. За долгие годы Митя успел забыть, что такое настоящий холод, а может быть, и вообще никогда не знал, что бывает настолько холодно. Но даже к неотступающему и, несмотря на всю одежду и ухищрения, проникающему до самых оснований костей холоду он постепенно начал привыкать. Часто шел снег, и тогда, по необходимости, приходилось ехать гораздо медленнее. После Сангара высокая, покрытая снежными нагромождениями тайга стала снижаться; иногда сосновые леса сменялись лиственницами; островами начали появляться снежные проплешины, а потом и открытые пространства с разрозненными полярными деревцами. На горизонте виднелись огромные белые сопки; постепенно они стали подступать все ближе к реке, но и уходить назад в глубину тайги. Весенний северный день был коротким, и, раз за разом, взглянув на голубой отсвет низкого солнца, Митя останавливался ставить лагерь: расчищал углубление в снегу, ставил палатку, разжигал печь, стелил спальный мешок на толстом коврике из пенополиэтилена. Было удивительно чувствовать себя здесь совсем одному, в тайге и тундре, в дальней глубине огромного российского пространства.
Еще через некоторое время Митя понял, что пейзаж снова изменился. Теперь уже не неожиданные и редкие снежные проплешины возникали посреди тайги, так долго бывшей столь густой и цельной, но, наоборот, часто казалось, что своими беспорядочно появляющимися и исчезающими стенами тайга лишь отгораживает белую пустоту реки от еще большей пустоты вокруг нее. Высокие скалистые стены правого берега обрывались отвесно, но и заканчивались прямой, почти ровной линией. У Мити часто возникало чувство, что леса над ними уже нет, только бесконечный слой снега и невидимая тундра под ним. Но и на левом берегу, где тайга была гуще и тяжелее, она все чаще отходила на задний план или прерывалась вовсе; казалось, что низкие полярные деревья остаются последними иллюзорными островками посреди тундры, скрытой в глубине мироздания под глубоким голубеющим снегом.
Однажды утром Митя миновал деревню, помеченную на карте как Сиктях; отсюда до Тикси было меньше пятисот километров. Поначалу он даже подумал, не остаться ли здесь переночевать; но было еще рано, погода стояла неожиданно ясная, и ему не захотелось терять день. К тому же в двухстах километрах ниже по Лене должен был находиться значительно больший поселок Кюсюр. «В случае чего там и напрошусь на ночевку», – решил Митя. Но уже через пару часов он пожалел о своем решении; шум снегохода показался ему непривычным, и Митя тогда подумал, что было бы хорошо показать его деревенским механикам. Он остановился, внимательно осмотрел снегоход, послушал звук мотора; ничего странного не нашлось; наверное, объяснил себе Митя, от холода и полутора тысяч километров бесконечной снежной дороги он стал уставать и у него начались легкие слуховые галлюцинации. Все это должно было пройти, и Митя решил продолжать двигаться даже несмотря на то, что встречный ветер нес все больше снега и ехать становилось тяжелее. А потом снегоход вздрогнул, и мотор заглох. Митя остановился, безуспешно попытался завести его снова. Обошел снегоход, посмотрел на него со всех сторон, открыл все, что удалось открыть; все выглядело привычным и будничным. Он попытался воскресить в памяти свои знания об автомобиле, но их прикладная часть в основном касалась тех показаний электроники, которые требовали поездки в автомастерскую. Прочие его автомобильные знания были самыми общими, и все попытки их как-то применить к снегоходу оказались безрезультатными.
Тем временем ветер становился все сильнее и слышнее; начал падать снег и в своем падении смешивался с густой поземкой. Ветер бил в лицо, проникал под одежду, и от этого становилось еще холоднее. Митя включил телефон и без удивления обнаружил, что приема нет; телефон был мертв. «И надо ж так под Новый год, – пропел себе Митя сквозь шум ветра. – Вперед пятьсот, назад пятьсот. Сигналим зря, пурга, и некому помочь». Он понял, что ему придется здесь на некоторое время остаться. Поставил палатку так, чтобы сломавшийся
