боли.
Расселись братья, расположились кто где и задымили. Вот в позе роденовского «Мыслителя» сидит на заплеванном унитазе Неизвестный № 65 (кроме него, на отделении еще 64 пациента): он здесь инкогнито, как Гарун аль-Рашид или граф Монте-Кристо. Неизвестный № 65 воссел, не спустив штаны и не подложив под седалище стульчак или хотя бы слой туалетной бумаги. Нет, он зашел сюда не по нужде (естественной надобности), а просто выкурить папироску. Мода на отделении такая: курить, плюхнувшись прямо в штанах на грязный ободок унитаза.
Адонис тоже ведет себя маргинально, присев на пол в углу сортира, смолит хабарик, прихлебывая сок из кружки и захаркивая поверхность пола вокруг. Он всегда ходит в сортир с кружкой, запивает горький табачный дым соком или просто водичкой.
Сегодня его угостили сигаретами «Армада»: много за свою недолгую жизнь Адонис табака выдул, но такой дряни не попадалось. Солидное и монументально-увесистое слово «армада» звучало в данном случае как из-девка.
Завели бесконечный ностальгический разговор о папиросах, какой табак был раньше, и какой сейчас, и как сейчас все испортилось – курево различается лишь названиями, а на вкус – сплошная гадость.
В припадке нервической неусидчивости Адонис курил сигареты одну за другой, пытаясь избавиться от осаждавших его навязчивых, по большей части бесполезных и глупых мыслей.
Течет, утекает, уплывает в неизвестную даль непонятное, таинственное время. А Эпиметеи-братья все сидят, пуская из ноздрей клыки серого дыма в туалетное небо цвета темного шоколада. Полжизни провести в курилках, рассказывая старые анекдоты, изрекая избитые истины.
Бывает и так: полчаса подряд курим – пятнадцать минут ждем следующего перекура. Один перекур, таким образом, естественно и плавно переливается в другой.
Курили много, сигареты быстро заканчивались, и к вечеру оставался один «Беломор».
Однажды, находясь в туалете, Адонис почуял запах апельсинов. Что это – привет от волшебной феи свободы или снова синестезия?
А так мы все смолим и смолим, морщась от едкого дыма, заходясь в кашле от рвотного спазма, но все-таки курим. Что нам еще делать? Кроме чтения и досужих разговоров, занять себя нечем.
Адонис скурил бычок, как всегда, обжигая пальцы, до самого фильтра, выпрямился и покинул пределы туалета.
Монумент
В ходе долгих – дневных и ночных – бдений на Пряжке созрела в умах наших идея воздвигнуть памятник. Рукотворный. «Что за памятник?» – спросит любопытный читатель.
Монумент. Героический. Неповторимый, куда там Шемякину! Единственный в своем роде.
Придет день, мы верим, настанет час, и на берегу речки Пряжки воздвигнется памятник, изваянный в бронзе, на гранитном постаменте, а именно: поставленная на попа больничная сетчатая койка, к койке в вертикальном положении притянут вязками больной – пациент счастливого тринадцатого отделения.
Скульптура может называться «Больной, разрывающий вязки». Руки больного – худые, жилистые, с вспухающими венами, на лице застыла гримаса мучительного усилия. В очах отражается оранжевое безумие.
В гранитном постаменте выбита подцвеченная золотом или чернью сакраментальная надпись: «Жертвам советской психиатрии» или «Безымянным героям Пряжки».
Над памятником светит солнышко, льют дожди, весенний ветерок пролетает ласково.
А вот еще заебатая идея – клонировать больных с Пряжки! И выпустить на улицы, пусть наполнят их клоны-клоуны. А то, в самом деле, на улице психов не меньше бродит, возможно, больше даже, чем на Пряжке. Так добавим еще! То-то весело будет!
Нас не волнует крах разума. Всеми силами мы сражаемся за внедрение слабоумия повсюду.
Знаменитости
Не мы одни, психи несчастные, отрыжка социума, безымянные герои, пребываем/пребывали на Пряжке. Чалились здесь и знаменитости – люди-человеки, означившие в разное время имя свое в социуме.
«Кто эти люди?» – спросит читатель.
Среди миров, в мерцании светил именем своим прославили дурку нашу (а может, это она их прославила?) следующие персонажи: Виктор Цой, Иосиф Бродский, Юзеф Пилсудский (!), Олег Григорьев – поэт и художник, знаменитый летчик Уточкин, поэт Михаил Фофанов – алкоголик, киноактер Сергей Гурзо (1926–1974) и, наконец, Николай Радкевич (1888–1916) – серийный убийца, русский Джек-потрошитель, личность, замечательная во всех отношениях.
Кроме того, отметились здесь жены таких именитых граждан, как писатель Лесков и сам Пётр Ильич Чайковский!
Впрочем, неверно было бы сказать, что лишь благодаря пациентам-безумцам славна Пряжка: и среди персонала кое-кто отыщется. Скажем, Михаил Чулаки, писатель, автор книги «Прощай, зеленая Пряжка». Зеленая? Гм…
Ну, что касается нас – сломанных человечков, за исключением добрых родственников (у кого они есть) и тебя, благосклонный читатель, никому мы со своими вымученными «психологическими»[50] проблемами и маленькими трагедиями (на сей раз без кавычек) не интересны. Другое дело – знаменитый летчик или тем паче русский Джек-потрошитель. Вот это кадры!
Памятники на берегу речки Пряжки им, конечно, не поставят – место зарезервировано (см. главу «Монумент»), но поведать об именитых пациентах все-таки надо. Хоть пару слов.
Кого-то в отличие от нас, тупорылых, пребывание в стенах Учреждения сподвигло даже на творчество: Виктор Цой – песня «Транквилизатор». Кто-то – не в последнюю очередь благодаря пребыванию на дурке – прославился в мировом масштабе: бесплатная реклама – Иосиф Бродский[51]. Кто-то косил от тюрьмы, как, например, симулянт Пилсудский. А кто просто приостановил свое умирание от алкоголя (Михаил Фофанов).
Хотя какое это все теперь имеет значение? Все они, знаменитости, уже там, в стране вечной охоты, на небесах ангельских (а может, в других местах?), а мы здесь. Пока еще.
Не пощадил Хронос имен многих героев прошлого. Кто вспомнит теперь о поэте Фофанове, маньяке Радкевиче и даже знаменитом летчике Уточкине? Сотрет безжалостное, непостижимое время и наши имена из людской памяти, тем паче никакие мы не знаменитости, куда нам с ними тягаться.
Не остановишь, не прервешь коловращение событий, нельзя, уцепившись за спицу, остановить колесо сансары. Все тонет в дурмане беспамятства, проваливается под невесомой толщей наслаивающихся друг на друга происшествий.
Все пройдет – всех забудут.
Но и сейчас «ветераны», завсегдатаи Пряжки показывают новичкам палату, в которой лежал Виктор Цой.
Родственники
Два раза в неделю – в среду и в субботу – наша привычная, монотонная изоляция нарушается: приходят родственники. Наступает день посещений. Кто ждет этого дня с нетерпением, а кто – равнодушно. Кто приветливо болтает с пришедшими, кто-то скандалит, а кто – молча сидит и дуется.
Друзья-родственники просто так не приходят, всегда приносят что-то. Пожрать там, соку попить или еще что. Вот Лёхе Дилетанту гуашь и кусок оргалита притаранили[52]. Могут тайком передать зажигалку или даже наркотики. Водка передается гораздо проще – сливается сок из пакета,
