class="p1">Думаешь, все на этом? Но кто сказал, что это конец? Лист растет из листа – как банан, а слово – из слова. В сумятице, описанной выше, перепутались все клетки. Каждой из миллиона и миллиарда клеток, образующих вселенную, было определено свое место. От их соединения получается эта форма, это единство, это бытие. Но клетки тоже дрогнули, и все расчеты для баклажана, тыквы, горлянки и яда перепутались. Клетки забыли, что получится, если они соединятся. И вот они пробуют то так, то сяк. Застанешь их в таком положении – одна история, а если оттуда несколько клеток смешаешь с этими – другая. Приделаешь живот к спине – одна история, а если живот к стене – другая, а если отделить спину от всего остального – третья, четвертая и так далее.
Во время торжественного обеда клетки всех собравшихся сконцентрировались в одном месте, и целью этого союза было испытывать радость и удовольствие. И только спина пребывала в своем обычном положении – отвернувшись. Одна, отдельно от других частей тела и отдельно от всей семьи, которая раздавалась день ото дня, как будто ей вкололи вакцину для потолстения. Одна только мысль, что ей придется пить, есть и веселиться со всеми, возвращала спину в ту жизнь, которой «хватит, нет, ни за что больше». Ворчащей спине, потрепанной жизнью, пришлось сдерживать натиск. Бедлам со всех сторон.
Это не смех, а хохот. Он шлифует спину, получается песок. Она погружается в него, песок расползается. По нему можно ходить. Она может ходить, делает шаг за шагом. Босая, дует ветер. Песок скользит. Она увязает в нем. Хлам навалившихся на нее лет распадается вокруг песком. Пусть поскользнется и оступится, но постепенно она освободится, будет уменьшаться и становиться все легче. Станет такой легкой, что сможет подняться из песка. Как из самадхи. Начнет летать вместе с песчинками. Изо рта у нее вырвутся свистящие звуки, которые будут парить в незнакомом мире, связывая воздух с воздухом.
24
Люди годами не могли наговориться о последнем обеде. Там произошло все, что только могло, и в каждой истории всплывали все новые и новые подробности, поэтому ни одна история не могла дойти до финала. Туда пришли все, и все принимали участие в шумном веселье. Горы из выброшенных глиняных чашек и листьев-тарелок надменно возвышались, озирая окружающих: «Ну разве найдется кто-то повыше?». Отступив перед таким величием, городские службы несколько дней не осмеливались их убрать. Трава, листья, соломинки шуршали так, будто в них застряли осколки песен и танцев, которые поблескивали до сих пор.
Но после торжества началась другая суета. Праздничный прием похож на свадьбу. А это был прием в честь ухода чиновника в отставку – всем свадьбам свадьба. Можно сказать, что по окончании вечеринки все выглядело так, как после ухода жениха и невесты. Кружатся метлы, шатры и навесы складывают, беседки разбирают, взятые напрокат стулья-укра-шения-коврики закидывают в грузовики, чтобы вернуть обратно. И поднимается новая волна беспокойства, сопровождаемая плачами, венчающими свадьбу. Все ритуалы закончены, и пришло время покинуть дом, где проходило торжество, чтобы отправиться в более скромное жилище.
Так, после прощального обеда дом Старшего начал пустеть, и его заполнили снующие рабочие. Клочьями поднималась пыль – вещи упаковывали в коробки, перевязывали и зашивали в мешки.
Старая надежная гвардия – Вилас Рам, Кантхе Рам, Рупа, Сушила, их дети и прочие – собрались сейчас, чтобы приглядеть за пришлыми рабочими: как бы не поцарапали, не ударили, не уронили на полпути. Все были с ног до головы в пыли и опилках под строгим надзором Старшего и его жены.
Это не было вечеринкой, но разносили чай и завтрак, ревел двигатель и гремели колеса, горячие закуски, холодная благодарность – и среди всего этого снова поднимался шум ветра.
Не так просто втиснуть один дом в другой. Что взять, а что оставить? Случилось то, что должно было, ведь, какими бы уникальными мы себя ни считали, мы такие же, как все. Муж и жена перешли на повышенные тона. Был на то повод, не было или было что-то другое, но не осталось ни одного переулка-закоулка, где бы эхом ни отдавался лязг их голосов. Если один велит завернуть картину, фотографию в рамке, кожаное сиденье, которое называется «пуф», или вазу, украшенную резьбой, другая напоминает: «А когда Сид и его брат были маленькими, они все время просили ночью воды, но вы не просыпались». Один говорит, надо бы забрать мусорные ведра, половые коврики и шкаф для обуви, и тут же вскрывается свадебный обман: бриллиантовые украшения, которые Старший вручил с такой помпой, оказались старыми и поношенными: да-да, она показывала ювелиру, тогда-то все и выяснилось – как же стыдно ей было.
– Да выбрось все папки, кому они сейчас нужны!
– Все это я принес в дом – мне и решать.
– Там нет места, а это просто твоя привычка – забить все битком.
– Все мои вещи хранятся здесь в одном крошечном углу, так же будет и там.
– Весь дом забит твоим хламом.
– Это чье? А это? Сушила, вот чьим барахлом забита каждая коробка, каждый шкаф? А это вообще Мамино, на что она даже не смотрит.
– Не приплетай сюда Маму! Она не занимает место, ничем не пользуется.
– Но ее вещи валяются везде. И она туда тоже поедет со всем этим богатством.
– А горшки на голову поставим? Пусть лучше цветы сдохнут, но отдать никак.
Когда вошел Сид, размахивая ракеткой, перепалка была в самом разгаре.
– Что на этот раз? Что случилось? – спросил он Сушилу.
А та, пытаясь сдержать смех, ответила:
– Госпожа говорит, положи кхичди, а господин велит приготовить паратхи.
– Эй, что за вранье! Я сказала, пусть готовит, что готовит, я буду только чай, – разозлилась госпожа, на секунду отложив телефон, и продолжила рассказывать об ужасах происходящего Заморскому сыну.
– Вот черт! – Старший кинулся в другую комнату. – Я же сказал, что разумнее сделать паратхи. Кхичди остынет.
– Столько пыли кругом летает, а паратхи готовятся без крышки. – Госпожа второй раз отодвинула телефон ото рта. – Да и Мама ест что-то легкое.
– Мама встанет от одного только аромата паратхи.
– Да не встанет она.
– Что ты имеешь в виду? – Старший пришел в такую ярость, как будто обнаружил в ее словах скрытый подвох.
– Нет, ты слышал, – продолжала она изливать душу за семь морей, – и вот такие упреки без конца.
– Мам, ну зачем вы портите ему вечеринку? Он там хочет расслабиться, а вы донимаете его здешними проблемами, – перебил ее Сид, пытаясь разрядить атмосферу
