детском саду.
Дома я колол дрова спокойно – выставлял полено, примерялся, взмах колуна. Всегда с первого удара разваливал дровину, затем ещё напополам и для печки в самый раз! Для плиты надо было мельче и соответственно с установкой дровины под удар топора мороки было больше. Технология рубки во многом зависела от сорта древесины и, конечно же, от топора. В хозяйстве их было два – колун и тесак. Обязательной принадлежностью был металлический клин. Хвойная дровина, как правило, сучковатая и возни с поленом было больше. Лиственная, если была сухая, то раскалывалась как орех. Высшим пилотажем было левой рукой придерживать полено и с первого удара расколоть его пополам. Удерживаешь рукой половинку и взмахами от плеча расстреливаешь половинку без остановки топора! Одно неверное движение и…
Учились этому долго. Это был профессиональный форс. Мои «старшие» на первом этапе «разваливают» поленья, а на втором я «расстреливаю» половинки. Это такая своеобразная игра. Топор в руках мелькает, половинки полена превращаются в дрова для плиты.
С учётом срочности включаюсь в работу я! Домашний опыт – это одно, а тут в коллективе – совсем другое! Пацанский гонор! О, сколько ещё впереди побед на грани фола! Не отставать! Но разница в три года скоро даёт о себе знать. Топор становиться всё тяжелей. Надо бы остановиться! Ещё немного! Вот это полено и всё…
И вот оно – наказание! В какой-то момент топор отклоняется от заданной амплитуды и как бритвой срезает мякоть мышцы на внутренней стороне большого пальца. Боли не чувствую! Кусок мышцы болтается на кусочке кожи, кровь не успевает брызнуть, прижимаю его пальцем на место. Все это происходит во дворе городского детского сада. Через несколько минут, перевязанный, ухожу в сторону дома. Кровь уже пропитала бинт, чувствуется боль. Домой боюсь идти. Иногда в экстремальных ситуациях смотрю на этот шрам, как первый опыт ненужного «соцсоревнования», но юношеский максимализм до сих пор имеет место быть! В пятьдесят девять лет я установил свой личный рекорд: из Николаева в составе международного экипажа на яхте до Нью-Йорка; в шестьдесят два года – тридцать две тысячи километров по Америке в одиночку.
Пора и честь знать… Время засесть за мемуары.
В круглые пирамиды дрова складывают только в Курземе. В Лиепае также в круглую поленницу складывает дрова мой сосед.
Начиная с шести лет я ходил помощником пастуха. Не всегда это было безопасно.
Когда в стаде были быки, за ними надо было наблюдать постоянно, не отвлекаясь! Сестричку моего друга Сашки Кузьмина бык забодал насмерть. Ей было пять лет. Она заснула на пастбище. Ты пастух и отвечаешь за целое стадо. А как хочется добежать до речки искупаться! Вот она рядом! Нельзя. Поле, летний зной и оводы.
Часто из города прибегали друзья, и тогда день пролетал незаметно. Обязательный костёр, картошка и молоко, которое мы брали из дома. Вкусное… Теперь такого нет! Поочерёдно бегали на Венту купаться.
Выпасы были за городом. По мере «подъедания» коровами травы на лугу, выпасы меняли, и стадо двигалось на новые луга. Когда выпасы выпадали вблизи Венты – это был праздник. Мы успевали наловить рыбу и искупаться.
Удивительна самодисциплина и организация стада коров. Ранним утром стадо движется по определённому маршруту: по улицам города, мимо дворов, в которых были коровы. По мере продвижения стада коровы, выведенные заблаговременно во двор, сами присоединяются к стаду, когда оно проходит мимо дворов. Что интересно, когда вечером стадо возвращается с выпаса, коровы сами покидают его и заходят в свой двор.
Вдвоём с другом копали на болоте подстилочный торф. Это была трудная работа. Жара! Комары! Штыковой лопатой вырубали равносторонний квадрат, переворачивали аккуратно, чтобы не развалился. Торф подсыхал, собирался в пирамиды, в которых высыхал окончательно, а затем на носилках его выносили к дороге. Колхозные возчики грузили торф на телеги и увозили в коровники.
Использовался он как подстилочный материал.
«Находились ли вы или ваши родители на оккупированной территории?»
Мама, пройдя круги ада, включая допросы НКВД, благодаря своему характеру и политической подкованности сумела доказать всю абсурдность и безысходность той ситуации, в которой она оказалась. То ли следователь оказался понятливый, то ли маме просто повезло. Надо было доказать, что ты выжил в оккупации не потому, что сотрудничал с немцами.
Вступая в пионеры, в комсомол, в партию и при поступлении на работу ещё долго приходилось отвечать на вопрос о том, находился ли я или мои родители на оккупированной территории. Да находился! Начиналось выяснение подробностей и приходилось этот этап жизни пересказывать ровно столько раз, сколько было в твоей жизни анкет, которые надо было заполнять по любому поводу. Государство хотело знать о тебе всё! А мне хотелось спросить у государства, почему я оказался на оккупированной территории?
Бабушка вечно «шикала» на меня: «Доведёшь ты нас своими вопросами до сумы!»
Заполняя автобиографию надо было ответить и на вопрос о происхождении. Из рабочих или служащих? Ответы на эти вопросы становились целым жизнеописанием. Я писал, что родился 26 июля 1941 в городе Лиепая в семье военнослужащих на оккупированной территории; факт рождения зафиксирован после окончания войны в городе Кулдига; в графе «родители» указывал фамилию Быховский Ефим и что он с 1941 года воевал, а дальше следовало целое жизнеописание того, что происходило в моей семье, что в семью после войны он не вернулся…
На трибуне стояли ««вожди» нашего города, лучшие врачи, учителя, рабочие – уважаемые люди и это было большой честью!
Шёл 1947 год. Я готовился пойти в первый класс. Русской школы в 1947 году в Кулдиге не было. Классы были разбросаны в разных домах города. В 1948 году по мере увеличения русского населения в городе открылась начальная школа в здании бывшей еврейской музыкальной школы. Не было в то время многого того, что связано сегодня с общепризнанным понятием «школа».
Учебник был один на четверых. Тот, кому он вручался, считался старшим и отвечал за его сохранность. По окончанию учебного года учебники передавались в идущий за нами класс. Чернильницы-непроливайки были дефицитом. Для них шили специальные чехлы и носили с уроков домой. На партах были специальные отверстия, куда их вставляли на время уроков. Иногда, в запале, на школьной перемене чернильницы пускались в ход, и тогда пострадавшему не позавидуешь: одежда, руки, лицо – все было в цвете чернил. Чернила были чёрными, синими, фиолетовыми и красными! Писали деревянной ручкой, в которую вставляли перо. Твой почерк зависел от пера и нажима на
