кулачном бою. Он залезал к людям на крыши и забивал им дымоходы. Чжолунь намеренно тянул с отдачей приказа о поисках и только поздно вечером позвонил в охранную службу ставки. Трубку взял главный следователь. Он сказал Цянь Чжолуню, что они уже обыскали весь город – еще утром, – но никого не нашли. Очевидно, подозреваемым удалось сбежать. Главный следователь был в курсе всех деталей, и Чжолунь с трудом сохранил бесстрастный тон.
Сердце у него сжалось – это было так в стиле генерала Чан Кайши! Одним неверным шагом Чжолунь сам загнал себя в ловушку. Теперь его положение было куда более опасным, чем утром. Он вернулся к себе в кабинет, но замки там уже сменили. Его ключ больше не отпирал дверь. Чжолунь пришел в ужас. Он взял в соседнем архиве бумагу и быстро написал генералу письмо с признанием, а потом попросил кого-то срочно доставить почту.
А дальше сел и стал ждать наказания.
В ту ночь его посадили в военную тюрьму. До утра он просидел в чистой одиночной камере. Прошло три дня, но никто так и не явился за ним. Чжолунь знал, что так обычно и бывает. В большинстве случаев, если предательство было доказано, преступника казнили на месте, не давая возможности раскаяться. Если же доказательства были недостаточными, его на три месяца запирали в камере. Без посетителей заключенный чувствовал себя полностью отрезанным от мира. Дальше наступал эмоциональный срыв, и он уже сам хотел рассказать о том, что совершил.
Однако Чжолуню повезло больше. На четвертый день ареста в камеру вошел охранник и заговорил с ним. Он приказал Чжолуню умыться и прополоскать рот, а потом отвел на встречу с посетителем.
Чжолунь вспомнил, что в тот день должен был проводить с Сон Мейлин, женой Чан Кайши, урок каллиграфии. Мадам Чан сначала изучала каллиграфию под руководством самого генералиссимуса. Он унаследовал свой стиль у знаменитого каллиграфа Лю Гонквана и писал решительными, четкими штрихами. Она переняла у него эту манеру, как хорошая жена. Но очень скоро перегнала своего учителя.
Генерал Чан был очень занят, и у него не всегда находилось время на занятия каллиграфией с ней. Ему нравилось, как пишет Чжолунь. Оба были людьми культурными и утонченными, но без педантизма. Однажды генерал обратился к Чжолуню: «Ципей, я хочу, чтобы ты учил мою жену писать иероглифы». Чжолунь понимал, что отказаться будет невежливо, поэтому он с почтением подчинился. Мадам Чан оказалась понятливой ученицей, очень сообразительной и с отличными манерами – все это отражалось в ее стиле. Он учил ее писать «Классику духовного полета» и «Предисловие к мудрым учениям». Если она делала шаг вперед, он охотно ее хвалил. Если совершала ошибки, обводил их кружком. Если иероглифы выходили немного принужденными или неаккуратными, он сначала подбадривал ее, и только потом переходил к исправлениям. Мадам Чан считала его стиль обучения приятным и эффективным. Она постоянно пела дифирамбы Чжолуню в присутствии мужа. Позднее в дневнике генерала Чана нашли следующую запись: «В каллиграфии моя жена делает значительные успехи. Я очень доволен».
Сначала он думал, что увлечение мадам Чан каллиграфией – всего лишь способ времяпровождения. Он не предполагал, что она отнесется к занятиям столь серьезно. Если он давал ей домашнее задание, она выполняла вдвое больше. Иногда, когда государственные дела заставляли ее переносить занятие, она непременно просила у него извинения. И никогда не пропускала уроков без причины.
Он пришел к мадам Чан в комнату для свиданий. Они тепло приветствовали друг друга. Рассевшись по местам, оба некоторое время хранили молчание. Мадам Чан определенно знала о сложившейся ситуации. Она хотела его защитить. Она упомянула о том, насколько уязвлен ее муж. Если он не может полагаться на свое самое доверенное лицо, Цянь Чжолуня, то кому же вообще тогда верить?
Чжолунь слушал ее, и слезы бежали у него по лицу.
– Я подвел генералиссимуса. И вас тоже подвел. Я заслуживаю тяжелейшего из наказаний.
Мадам Чан остановила его:
– Сейчас не надо этого говорить. Муж ничего не сделает вам. Я сказала ему, что вы не предатель. «Если он пришел к тебе и признался, а ты его казнишь, то кто осмелится сказать тебе правду и кто останется верен тебе? К тому же, – сказала я ему, – если ты его казнишь, кто будет учить меня каллиграфии?»
Голос ее при этих словах потеплел, хотя она держалась по-прежнему холодно и отстраненно. Она сидела, повернувшись лицом к противоположному окну. Чжолунь видел ее силуэт в ярком свете и остро выступающие скулы.
Слезы продолжали течь, на лице выступил пот. Он чувствовал, что жизнь его висит на волоске.
Мадам Чан рассказала о том, что прошлым вечером ее муж вспоминал кое-какие подробности Северной экспедиции.
– Вы были одним из тех, кто сопровождал его всю дорогу в ад и обратно. Вы трудились день и ночь во время Северной экспедиции, планируя военные операции, и сражались с врагами за железную дорогу в Лонг-Хое и Пиньяне. Фронт был широким, и бои продолжались много месяцев, прежде чем прекратиться. Эти события из прошлого мой муж не забудет никогда.
Чжолунь склонил голову и долго ничего не отвечал. Одинокая слеза упала в чернильницу.
– Больше всего мне запомнилось, как я хотел сопровождать генералиссимуса в Хайкоу, когда бои закончились. Он не позволил мне, сказав, что я должен вернуться домой и позаботиться о семье. Когда мы расставались, он подарил мне свое фото. Он надписал его собственной рукой: «На память моему товарищу и брату Ципею». Я до сих пор всегда ношу это фото с собой.
Мадам Чан слушала, промокая слезы в уголках глаз шелковым носовым платком.
Потом она повернулась и взяла со стола кисть из волоса хорька. Положила перед собой чистый лист бумаги и написала две строчки:
Тому, кто видел океан, эти воды кажутся жалкими.
Тому, кто видел облака на горе Ву, эти небеса кажутся мрачными.
Она поглядела на свои иероглифы и добавила: «Господин Ципей, это лучшие строки, которые вы когда-либо написали. Я запомнила их».
В тот момент он понял, что опасность миновала. Он не стал сдерживаться и низко поклонился ей. А потом, воспользовавшись возможностью, сказал, что не заслуживает работать бок о бок с генералиссимусом. «Вместо того чтобы сражаться со мной вместе, лучше бы он назначил меня инструктором в военной школе». Это наказание Чжолунь пережил бы, да еще и принес бы пользу, обучая молодежь. С его военным опытом он мог посвятить себя взращиванию молодых и талантливых солдат.
Мадам Чан поглядела на
