Лена задавалась вопросом, почему эта блестящая женщина живет в отапливаемом дровами доме без водопровода. Большую часть времени мать была занята работой и своими делами. После работы у нее часто были планы – в гости к одиноким ровесницам, прогулка по центру города, встреча с «одним знакомым».
Экономили каждую копейку, поэтому никаких лишних трат не позволялось. У обеих было две смены одежды – пока носишь одну, вторая в стирке. Плюс выходное платье. Одежда была необычная, подобранная со вкусом, хоть что-то в их бедной жизни. На рабочей окраине так жили почти все, поэтому из-за одежды над Леной не смеялись, наоборот даже, некоторые с завистью рассматривали, а еще – расспрашивали о других городах и странах. Лена рассказывала интересно, научилась у мамы, но часто ловила себя на том, что описываемая ею реальность – не настоящая, а такая, в которой не было бедности, неустроенности, вечно недовольной матери. В рассказах Лены не было черных полос, и получалось, что она недоговаривала и этим походила на маму.
Иногда мать брала Лену с собой в гости к друзьям или на прогулку. Все, что мама делала и говорила на людях, было изящно, красиво, умно и пугающе не срасталось с реальностью. Друзей она заводила быстро, так же быстро, как устраивалась на работу и находила очередного мужчину. Но при этом она не умела поддерживать длительные отношения – с друзьями она ссорилась, с работы увольнялась, прекрасные, умные, щедрые мужчины оказывались козлами и подонками. Об этом мама рассказывала Лене. От молчаливой слушательницы не требовалось ответа. Такой монолог означал, что скоро они будут собирать немногочисленные вещи. Вещей, кстати, становилось все меньше и меньше. Был роздан мамин шикарный гардероб – наряды вышли из моды. Несколько красивых статуэток, проигрыватель и пластинка с «вояж-вояжем» остались в какой-то съемной квартире. Лене казалось, что с каждой оставленной вещью она дышит свободнее, с другой стороны – она словно раздевалась и становилась беззащитной.
Друзей у Лены не было. Ее не отторгали ни в одной школе, но крепкой дружбы не завязывалось. Училась хорошо, лучше всего шли английский и русский с литературой. Мама иногда проверяла дневник и помогала с домашкой, и тогда Лена умилялась нормальности их с матерью жизни. Это ощущение согревало ее надолго.
Годам к пятнадцати Лена осознала, что мать пьет. Не то чтобы она не видела, как та смакует на кухне рюмочку наливки или наливает себе коньяку в чашку – бокалов у них не водилось. Просто бутылки, раньше стоявшие в шкафу или в нише, перекочевали на стол. Первое время все выглядело прилично – красивая дама отдыхала после работы. Лена поняла, что мать начала пить, в первую очередь из-за бутылок в мусорном ведре. Выносить его было Лениной обязанностью. Дело было в поселке под Омском. Мусорных баков и мусоропровода в доме не было, во вторник, четверг и субботу приезжал трактор. Стекло мусорщики собирали отдельно, выставляли коробку у кабины. К каждому приезду трактора у Лены была пустая бутылка из-под наливки или пузатая из-под коньяка, могла быть из-под водки, если задерживали зарплату. При этом мать никогда не напивалась, уходила на работу накрашенной и свежей, никто бы и не поверил Лене, что она пьет, и только соседи, разговаривавшие с Леной в ожидании трактора, с сочувствием смотрели на бутылки в ее руках.
Мать пока еще не падала со скалы, а катилась вниз по пологой горке. Она засыпала, уронив голову на руки, прямо за столом, потом дергалась во сне, и на пол летели и разбивались драгоценные рюмки. Бутылки валились с тихим гулом и проливали повсюду коричневую кровь. Лена в панике прибегала на кухню. Она каждый раз боялась, что мать порежется, выбросится в окно, что произойдет что-то ужасное. А само пьянство терпеть было вполне можно. Мать просыпалась, удивленно смотрела на разбитую посуду и лужу на полу, извинялась, бросалась прибираться, но делала только хуже. Лене было жаль мать в такие моменты – шатается, стоя на коленях, промокает лужу грязной тряпкой, поднимает глаза и улыбается.
Иногда мать задерживалась на работе, и Лена знала, что это значит. Она доделывала уроки, одевалась потеплее и шла забирать ее. Всегда заставала остатки праздника – коробка из-под торта, пустые бутылки из-под газировки и водки. Поздно вечером оставались только мать и ее коллега Анна Валентиновна – необъятная женщина с одышкой. За ней приходил взрослый сын. Лена вела шатающуюся мать домой окольным путем, где было меньше всего фонарей, и каждый раз боялась, что их увидит кто-то из одноклассников. Знакомую они встретили только один раз. Это была учительница. Она узнала Лену, но деликатно опустила глаза и сделала вид, что не заметила. Мать по дороге помалкивала, но однажды обругала Лену – когда упала в сугроб, а дочь тащила ее за руку. Мать потребовала оставить ее здесь, потому что хотела сдохнуть в этом сугробе. Лена пришла в ужас, такая перспектива могла вполне стать реальностью, стоило только оставить мать и дать ей уснуть в объятиях этой огромной и пушистой снежной горы. Шел снег, и, если бы не Лена, мать осталась бы в сугробе до весны. Пришлось самой залезть в сугроб по пояс и откопать мать – у той не было сил самостоятельно выбраться. Материнские пьянки Лена воспринимала как скучную, но необходимую работу, которую приходится делать, чтобы жить дальше.
В поселке они задержались дольше обычного. Может, оттого, что алкогольный дурман притормаживал ее темперамент и примирял с действительностью, да и сил на переезды стало меньше. Может, из-за звонка тетке в ее день рождения. Мать позвонила, чтобы поздравить, а тетка начала расспрашивать о школе и оценках Лены, куда Лена планирует поступать, ведь выпускной класс на носу. На переговорный пункт мать с Леной пошли поздно вечером, мать подвыпила перед выходом. Она успокаивала тетку, что все сложится и большой город близко. Тетка спрашивала, на какие шиши племянница будет учиться, даже если дадут общагу, то как жить? И для поступления нужны репетиторы, деньги, подготовка. Мама отвечала, успокаивала сестру виляющим голосом, и тетка поняла, что мать пьяна, и стала кричать на нее, а мать кричала в ответ.
Мать разозлилась и не звонила тетке несколько месяцев, но потом успокоилась и позвонила летом, чтобы сообщить, что ее позвал в Ленинград старый знакомый и они с Леной переезжают. Там Ленка окончит школу, там и поступит в институт. По слухам, в Ленинграде много вузов, и можно бесплатно попасть если не в лучший, то в захудалый – точно. А «вышка» – она везде «вышка», главное – чтобы корочка.
Впервые на памяти Лены переезд был запланированным. Никаких суетливых сборов. Они раздали ненужные вещи, купили кое-какую одежду, даже чемодан – такого богатства еще не было. Накануне мать подзаработала уходом за лежачей соседкой. Ее сын, работавший на Севере, не поскупился и заплатил хорошо. Они взяли билеты в плацкартный вагон и ехали как положено: спортивные костюмы, доширак, курочка в фольге. Лена краснела за плацкарт и за курочку, ощущая при этом приятную нормальность.
Тетка приехала проводить их. За время, прошедшее с общего Нового года, она постарела, как-то поникла, и Лена, сравнивая ее с матерью, нашла, что мать держится бодрее. Было заметно, что тетка тревожится за сестру и племянницу, и Лена с несвойственной ей откровенностью несколько раз заверила тетю: все в Ленинграде будет хорошо, пообещала учиться и не выскакивать замуж после школы. На вопрос, кем Лена хочет быть, она ответила, что хочет делать праздники и даже узнала, что есть такая профессия – режиссер театрализованных представлений. Мать удивленно глянула на Лену, но на словах поддержала ее: хорошая, мол, профессия, всегда при деле – и в школе, и в садиках, и в городе, поди, много всяких праздников, ведь как-никак Ленинград. Тетя успокоилась, тем более что мама до ее приезда выбросила все бутылки – уважала старшую сестру и хотела показаться ей в хорошем свете.
В поезде ехали двое суток, и их закуток был самым многолюдным – зависали и молодняк, и постарше. Мама опять не пила, на людях было неприлично. Настроение у Лены было приподнятое, будущее представало в розовом свете: окончание школы, поступление в институт, подработка во время учебы, выпуск, престижная работа после. Сболтнув
