тетке о режиссере театрализованных представлений, Лена так и поставила себя на это место: она размахивала руками и бегала среди декораций и актеров, говорила всем, что следует делать, настраивала свет и музыку.
Ленинградский знакомый устроил маму в кассу небольшого театра. Поселились они сначала в однокомнатной квартире на Гражданке, но, не прожив и месяца, решили рвануть в центр и снять комнату в коммуналке, на большее денег не хватало. Пришлось поменять школу. Они поселились в Коломне. Поначалу район не понравился Лене: муторно-серые лабиринты, казалось, за каждым поворотом поджидает мужик с топором. Но она быстро привыкла, потому что, как оказалось, жизнь становилась интереснее, проще и понятнее, когда будущее предсказуемо. Они с матерью выбрали университет – на специальность режиссера театрализованных представлений почти не было конкурса.
Коммуналку она воспринимала спокойно, в своих путешествиях они с матерью видали и не такое. Мать навела шороху в сонной квартире, и жильцы быстренько скинулись и перекрасили коридор и кухню, потравили подъездом, вернее, всей парадной тараканов. Платили в театре неплохо, и с гречки на макароны перед зарплатой теперь не перебивались. Приходилось растягивать на два раза куриный окорочок, но было терпимо.
Еще в класс Лены вернулся «старенький». Где-то в октябре заскочил на литературу с криком «Я вернулся!» парень в красном свитере, и одноклассники зашумели, парни бросились обниматься, девчонки переглядывались. Оказалось, семья «старенького» переехала в другой район, но он решил вернуться и ходить в старую школу. В классе обрадовались его возвращению.
– Привет, новенькая, будем знакомы, – поздоровался с Леной «старенький» на первой перемене.
После его приветствия Лену как бы приняли, а до этого вежливо сторонились. Гимназия считалась приличной, все дети были из хороших семей. Лена впервые побывала в театре, попробовала крепкого пива на дискотеке. Впервые ей кто-то звонил на общий телефон, и она с замирающим сердцем неслась – вдруг не дождутся, повесят трубку, пока она бежит из комнаты в противоположном конце коридора?
У Лены даже случился роман с парнем из другого класса – тот провожал ее до дома, они целовались в подъезде, и он так сильно прижимался, что они опасно отклонялись над лестничным пролетом, Лена боялась, что когда-нибудь они вместе свалятся с четвертого этажа. Его она назвала «школьная любовь номер один».
Со «стареньким» Мишей они особо не общались, так «привет-пока, дай списать». Он тоже встречался с девчонкой из параллельного класса. Девочки из класса за ним почему-то не гонялись, хотя Миша был симпатичным, смешно шутил и был свободным. Лене, зажатой в тиски меняющихся планов изменчивой матери, привыкшей прилежно учиться и поступать хорошо, правильно и не высовываться, было интересно наблюдать за ним. Захотел – и вернулся в старую школу. Захотел – и не пошел на факультатив. Захотел – и сказал, что думает о «Войне и мире».
Мать худо-бедно отработала в кассе испытательный срок, ни с кем не поссорилась и не уволилась – удивительно, потому что чувствовавшая каждое изменение настроения матери Лена давно заметила, что той надоели театральная касса и Петербург. Ближе к Новому году мать высказывала вслух свое разочарование покорной слушательнице – дочери. Ей не нравился климат, не нравилось, что темнело уже в четыре дня, не нравились разруха, бомжи и алкоголики, которыми оказался перенаселен центр. Мать в своих фантазиях, которыми заразила и Лену, представляла Ленинград обиталищем интеллигентов, ученых и просто хороших людей. В воздухе города обязана была висеть вежливость, ее хрустальный звон манил маму и обещал новую, прекрасную жизнь. В реальности оказалось, что тут живут самые обыкновенные люди, а алкашей даже в их квартире было – две комнаты из шести, интеллигенции не водилось. Центр города был, конечно, красивым, но каким-то помятым, словно человек, проснувшийся с похмелья.
Мать не увольнялась, но снова начала пить. Лена не копалась в причинах, у нее наконец-то появилась собственная увлекательная жизнь, даже наметились подруги – Кристина из ее класса и Ульяна из параллельного. Поначалу они присматривались друг к другу, осторожно заговаривали, гуляли вместе после уроков, потом образовали дружеский девичий кружок. Лена берегла эту связь, хоть и понимала, что с окончанием школы дружба, скорее всего, прервется. Она общалась с подругами осторожно, боялась задеть их случайным движением или словом. Лена каждый раз останавливала и обрывала себя, когда начинала говорить и жестикулировать как мать, внутренне вздрагивала – одно неосторожное слово, и от нее отвернутся, забудут, ей придется собрать вещи и уехать. «Никогда, никогда не буду похожей на нее», – повторяла она себе. Каждый день Лена слышала у себя предательские интонации, замечала материны взгляды и гримаски, их хотелось вытравить, вырвать с мясом и костями. Не быть похожей на мать значило, что никто Лену не прогонит из своего круга, что она навсегда здесь, своя.
Мать поначалу пила только в их комнате, потихоньку выносила пустые бутылки сама. Новый год стал границей. Лена ушла отмечать его с одноклассниками. Мать поджала губы, когда узнала об этом, она планировала встретить Новый год с дочерью. Лена возразила: обычно мать уходила к друзьям, а Лена оставалась дома. На этот раз вышло наоборот. Завести друзей в театре у матери не получилось. Спустя месяцы выяснилось, что на ее место вторая кассирша намеревалась пристроить свою сестру, и появление матери нарушило ее планы. Поэтому на новой работе мать пришлась не ко двору. В Ленинграде, о котором она мечтала всю жизнь, оказалось сложнее, люди здесь отличались от тех, что жили в провинции. Не высказывая ничего прямо, они выстроили вокруг матери ледяную стену – ленинградская вежливость повернулась к ней обратной стороной.
К тому Новому году мать стала стремительно стареть. Переезд в Петербург не был причиной, просто пришло время. Она не показывала, как ее расстраивает этот факт, но иногда, когда думала, что ее никто не видит, замирала у трюмо в их комнате или у зеркала в прихожей и приподнимала обвисшие веки, потом обхватывала ладонями лицо и утягивала кожу назад. Но до сих пор мать была очень красива, и незнакомые люди, видя ее, либо с восхищением рассматривали, либо, преимущественно женщины, раздраженно отводили глаза.
Петербург стал для матери точкой угасания, для Лены – началом изумительной, иной, прекрасной жизни. Двадцать девятого декабря у матери был день рождения. Лена, чувствуя себя виноватой за то, что бросает маму в Новый год одну, предложила отметить ее день рождения дома, приготовить что-нибудь или сходить в кафе на Невском и съесть по куску торта. Мать сначала согласилась, а потом отвергла ее предложение, сказала, что праздновать нет настроения.
Вернувшись утром первого января домой, Лена не застала маму в комнате. Та явилась позже – растрепанная, в халате, с запахом перегара. Оказалось, что ее пригласила к себе семья алкоголиков из угловой комнаты, и она не рассчитала с выпивкой. Мать была расстроена происшествием, она никогда себе такого не позволяла – напиваться и ночевать не дома, ходить в гости в халате. Недели на две она притихла, пила понемногу и только дома, но процесс уже было не остановить. Поначалу она стеснялась Лены, уходила к новым друзьям, пока ее не было дома. Но те захаживали к ним, приносили с собой запах спирта, спрашивали, где мать и когда она вернется с работы. Они тянули ее в свою комнату, засасывавшую, как воронка. Лена ненавидела их всей душой – думала, что это из-за них мать стала больше пить. Это была семейная пара, но Лена поначалу не запомнила ни имен, ни лиц – для нее они сливались в единую ненавистную массу.
Путешествие на дно было не мгновенным, а катилось по нарастающей. Сначала походы в соседнюю комнату. Потом пьяные посиделки выплеснулись в кухню – обитатели угловой приводили друзей. Соседи скандалили и требовали у пьяной компании убраться, но просьбы вызывали только смех. Жильцы имели право приводить к себе гостей и бухать сколько влезет, часть кухни принадлежала и им тоже. На это соседи ничего не могли возразить, разве что злобно зыркать на компанию.
Лена видела, что это еще почти приличные люди, как мама, где-то еще еще работающие, возможно, даже уважаемые. Пьянки были шумными, но с псевдоинтеллектуальными разговорами, с галантным отношением к дамам и тостами за них. На столе были приборы, посуда, салфетки. Иногда приносили гитару.
