он.
Казалось, я вышла из тела и вижу себя со стороны. Весь мир вокруг дрожал и грозил распасться на атомы – надежной опорой остались лишь мои ладони у Уэста на груди. Я придвинулась ближе, ощутив сквозь толстовку влагу его мокрого тела.
– Почему сейчас? – спросил он.
«Да потому что ты стоишь передо мной в одном полотенце, словно какой-то гребаный ковбойский Аполлон!» – мысленно ответила я.
Никогда прежде я не испытывала такой тяги, такого желания. Не знала даже, что такое возможно – до того вечера в баре. И теперь часть меня жаждала вернуться в прежний мир, серенький и безопасный, где такие чувства оставались мне неведомы; но другая часть – и намного более сильная – остро ощущала, что наконец-то начала дышать.
Уэстон погладил меня по спине. Казалось, его ладонь оставляет за собою искристый след.
– Почему сейчас, Ада? – повторил он, уже с нажимом.
– Я… не знаю… – выдавила я наконец.
Он прижался лбом к моему лбу; я ощутила на лице его дыхание. Ладонь, лежавшая у меня на спине, скользнула под толстовку, притянула меня ближе. Тесно прижатая к нему, я ощущала его возбуждение.
У меня кружилась голова, подкашивались ноги, дыхание вылетало из груди почти со стонами, но я ждала продолжения.
Однако вместо продолжения он сказал просто:
– Когда разберешься, дай мне знать.
Повернулся и ушел к себе комнату, с решительным щелчком закрыв за собою дверь.
13. Уэст
Сидя с родными за завтраком, я не мог думать ни о чем, кроме этого столкновения с Адой. Не помогало делу и то, что Эмми забросала меня вопросами: «А когда вы целовались, ты уже знал, что она и есть твой дизайнер? А после этого ты с ней целовался? Знаешь, лучше тебе ее не трогать, пока она на тебя работает. А она тебе нравится? А ты ей?»
Нравится ли мне Ада? Абсолютно, ни малейших сомнений. Чем дольше мы знакомы, тем больше. А я ей? Не знаю. Ее ко мне влечет, это точно – такой огонь в глазах не подделаешь, – но это ведь еще не значит, что я ей нравлюсь. По крайней мере, так же, как и она мне.
Не значит, что и она не может думать ни о чем другом. Что день и ночь мечтает обо мне. Что я занимаю все ее мысли, все чувства – так что это уже наконец становится смешно!
На последние два вопроса Эмми я не ответил. Хватит и того, что она устроила мне допрос с пристрастием под внимательным и чертовски наблюдательным взглядом Амоса Райдера! Впрочем, папа хотя бы молчал – остальные еще и комментировали. Точнее, в основном комментировала Эмми. Люк ухмылялся, а Густ хмурился, и единственный его комментарий свелся к: «Ты, главное, не продолбай свой проект!»
Разумеется, я не собирался ничего продалбывать – ни проект, ни то, что происходит у меня с Адой.
Мне нужно и то и другое.
Главное, чтобы это было нужно и ей.
Вот о чем я размышлял утром в среду, когда Ада вышла из своей комнаты в небольшую гостиную на втором этаже, где я сидел за рисованием.
После того столкновения в коридоре я ее почти не видел и подозревал, что это не случайность. В понедельник у меня не было времени заехать на стройку – а когда добрался до Большого дома, Ада уже скрылась у себя в спальне и выключила свет. Вчера, подъехав к Небесному дому, я заметил, что она выскальзывает из дома через заднюю дверь – а у парадной двери меня встретил Эван и принялся многословно объяснять, над чем они сейчас работают.
Все последние дни Ада старательно меня избегала. Тем более странно, что сейчас подошла ко мне сама.
– Привет, – сказала она, глядя себе под ноги.
– Привет, – откликнулся я, оторвавшись от альбома и посмотрев на нее.
Было очень раннее утро – часов пять, должно быть, точно не знаю. Я плохо спал и часа в три, поняв, что больше не засну, вышел сюда порисовать. Ада еще не переоделась в рабочее. Обычно она ходила в комбинезоне, под который надевала блузку с длинными рукавами или топик. Я предпочитал топик – он открывал вид на татуировку. Правую руку Ады обвивали причудливые лозы с цветами и колючими побегами: порой я просто думать не мог ни о чем другом. Но сейчас на ней были черные легинсы и такая же толстовка. Мы знакомы уже несколько недель, но дни, когда она надевала что-то, кроме черного, белого и джинсовки, можно было пересчитать по пальцам одной руки.
На ногах те самые носки, что я подбросил под дверь. Она теперь все время в них ходила; и всякий раз, когда я их видел, очень старался не улыбаться.
Улыбка меня выдаст – Ада поймет, что носки от меня. Возможно, решит никогда больше их не надевать и назло мне отморозить пальцы на ногах.
Мне нравилось в ней все – и упрямство тоже. Хотя, по правде, упрямство временами бесит.
Как и сама Ада.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сообщила она, по-прежнему не глядя на меня.
– Новое правило, – ответил я. – Смотри мне в лицо, когда со мной разговариваешь.
Ада вскинула глаза. Ага, проняло!
– С чего это ты вздумал устанавливать правила? – поинтересовалась она.
– Не тебе же одной этим заниматься, – отрезал я. Как, черт возьми, этой девчонке удается так меня доставать? Обычно я так себя не веду! – Ты устанавливаешь правила постоянно. Нельзя на тебя смотреть, нельзя находиться рядом, нельзя даже дышать в твою сторону! Разумеется, кроме случаев, когда ты меня лапаешь после душа. Это совсем другое дело. Тогда можно.
– Не было такого! – с негодованием заявила она.
– А мне помнится, что было.
На самом деле я очень старался об этом не вспоминать. О том, как она меня гладила, как нервно, прерывисто дышала – эти вздохи хотелось закрутить в баночку и сохранить навеки, – как смотрела на меня такими глазами, словно готова позволить мне все что угодно…
Да, она понимала, что может произойти дальше. И хотела, чтобы это случилось.
Такие чувства возникают не для того, чтобы от них отмахиваться. Но надо подождать, пока она разберется в себе. Пока смирится с тем, что действительно меня хочет.
– Не было ничего подобного! – отрезала Ада, скрестив руки на груди.
– Хорошо, пусть так. Если это поможет тебе лучше спать по ночам.
С этими словами я снова взял карандаш и принялся закрашивать тени на листьях. Ада не уходила. Просто
