Лена приходила послушать, как пели нестройными голосами, посмотреть, как мать прикрывала глаза в особенно романтические моменты. Приходила непонятно зачем – компанию она ненавидела и про себя каждый раз желала им провалиться сквозь землю, попасть под трамвай, захлебнуться в Фонтанке и так далее, и так далее – перечислять она могла долго.
Но Лена с удивлением поняла, как мало ее трогает пьянство матери, хоть и доставляет неудобства. Она смотрела на нее как бы со стороны: вот мать, шатаясь, входит в комнату, вот ложится в постель тихо, чтобы не разбудить Лену. Ложится прямо в одежде, не умывшись и не почистив зубы, еще полгода назад это было бы немыслимо. В комнате стало пахнуть так же, как в комнате алкоголиков, в которой мать проводила все больше времени. Лена в школе украдкой принюхивалась к своей одежде – не тащился ли за ней запах алкоголя? Она умерла бы, если бы кто-то узнал, как они с матерью живут. К счастью, тайна оставалась тайной, кроме одного раза, когда из театра позвонила мамина сменщица и попросила забрать мать домой. Лена положила трубку и сразу же побежала в кассу. Была весна. Мать едва стояла на ногах, и Лена чертыхалась и проклинала, что вообще вышла – надо было оставить мать ночевать на работе, ничего страшного, кроме увольнения, не произошло бы.
Когда впереди уже маячил их подъезд, мать поскользнулась и упала прямо в отливавшую бензином черную жижу под фонарем. Лена тянула маму, чтобы та поднялась, но она снова поскользнулась и упала. С противоположного тротуара к ним двинулась тень.
– Давайте я вам помогу, – сказала тень.
Ею оказался «старенький» новенький Миша. Он ловко подхватил маму за обе руки и поставил на ноги.
– Ой, спаси-и-ибо, молодой человек! – трескучим старческим голосом поблагодарила мама.
– Спасибо, – сказала Лена, опуская глаза.
Вдвоем они довели мать до квартиры. Мать пошатывалась, хватаясь за плечо Миши, пока Лена открывала дверь. Миша завел мать за порог квартиры, дальше Лена не позволила. Замирая от ужаса и стараясь не выглядеть напуганной и растерянной, она поблагодарила одноклассника и распрощалась с ним в дверях, пока мать сидела на стуле и, дрыгая ногой, скидывала сапог. Лена молча запихнула мать в комнату, ушла на кухню и просидела там до ночи. Она словно застыла изнутри и чувствовала, что пришел конец ее счастливой жизни. Завтра же утром Миша расскажет кому-нибудь о ее пьяной матери, дальше слухи расползутся по цепочке, и к концу уроков не будет у нее ни подруг, ни школьной любви, ни посиделок с одноклассниками. Потому что валяющаяся в луже мать сильнее ее самой.
Мать рухнула спать в мокрой грязной куртке прямо на постельное белье. Стирали они в машинке-малютке, вещи полоскали вручную в ведре, поэтому вид матери, лежащей в неестественной позе и пачкающей белье, вызвал у Лены острое желание окатить ее водой из того самого ведра. Лена разделась, легла, но не смогла уснуть, ждала звонка будильника и думала, что, оставь она мать в сугробе в деревне под Омском, сейчас ей не пришлось бы переживать эти ужасные часы. Даже не нарочно. Допустим, она побежала бы за помощью, а вернувшись, не смогла бы найти нужный сугроб, потому что спящую мать припорошило снегом.
За ночь она накрутила себя до тошноты и гула в голове. Но в школе ничего не произошло. Ни насмешек, ни вопросов, ни косых взглядов. Миша издалека подмигнул ей на перемене, но не подошел. К концу уроков Лена чуть успокоилась, но не расслабилась и каждую секунду ждала шелестящего шепота одноклассников, осуждающего, ползучего, удушающего. Ничего не произошло и назавтра, и днями после. Лена не понимала, выходило, что Миша никому ничего не рассказал, иначе слухи дошли бы до класса. Но и на них не было ни единого намека. Лена хотела подойти и поблагодарить Мишу, но поначалу не находила смелости, а потом – слов. Да и что тут скажешь? Спасибо за то, что не рассказал одноклассникам, что моя мать напилась как свинья и лежала в луже?
Шли дни, и ужас грядущего разоблачения поутих. Да теперь Лена и не была уверена, что ее исключили бы из общего круга от новости о пьяной матери. Она поспрашивала украдкой об одноклассниках, и оказалось, что среди родителей есть и наркоманы, и алкоголики (слабое утешение, потому что у них этим увлекались отцы, а не матери), половина класса живет в коммуналках, есть несколько малообеспеченных, получающих питание бесплатно. Эти факты подвинули ее внутреннюю шкалу нормальности в сторону плюса. Но все же она опасалась, что подобный инцидент повторится или что мать пьяная заявится в школу.
Иногда у матери бывали просветления, она прибиралась и проветривала их жилище, перебирала и приводила в порядок свою одежду и одежду Лены, закрашивала седину, сама себе делала маникюр. В такие дни Лена с тяжелым сердцем ждала, когда в их дверь постучит кто-то из угловой комнаты.
Мать открывала, тихо разговаривала, отказывалась и закрывала дверь. И после этого начинались сложные полчаса-час, в которые она брала и возвращала на место книгу, включала и выключала телевизор, ходила по комнате, перекладывая вещи с места на место. Глаза у нее стекленели, мысли витали далеко. Можно было заговорить с ней, но она не слышала, потому что была уже в другой комнате, с рюмкой или бокалом, подносила к губам и глотала забытье, которое скрашивало ее жизнь, коммуналку и серый неприветливый город. Алкоголь побеждал. Мать бормотала, что скоро вернется, причесывалась, переодевалась и уходила, прихватив с собой закуску из того, что висело в сетке с противоположной стороны окна – капусту, колбасу, остатки хлеба. Мать никогда не уносила все, и Лена была ей благодарна за это. Лене казалось, что она своим существованием тоже помогает матери не скатиться, но понимала, что та видит в ней скорее препятствие, чем исцеление.
Закончилась тягучая третья четверть. Света в городе прибавилось. Весна стояла солнечная, обещала хорошую жизнь и радости, которые могло принести новое тысячелетие. Учебу Лена тянула, были только четверки по физике и химии. Учительница по обществознанию сказала ей:
– Смотри, пятерку я тебе поставлю, но на экзаменах в вузе вытягивать тебя не будут. Найди курсы при университете. Преподаватель будет в приемной комиссии, примелькаешься.
Лена приняла совет, сгоняла в университет, разузнала про подготовительные курсы и вернулась к матери.
– Мам, дай денег на подготовительные по обществу. Учительница советует, чтобы точно поступить.
Мать поморщилась, поспрашивала, можно ли обойтись без них, но согласилась. Оказывается, она тратила не всю зарплату, а откладывала понемногу и смогла отдать Лене всю сумму. Лена потом залезла в материн тайник и посчитала остаток – было прилично, можно прожить несколько месяцев. Позже она невзначай спросила у матери, откуда деньги. Та призналась – перепродажа билетов, научил тот самый знакомый, который пристроил ее на место. Правда, приходилось делиться. Лена тогда испытала уважение к матери, потому что та впервые думала наперед.
Солнечной весной 2000-го к ним в гости впервые пришел Иван Вадимович. Лена вернулась из школы и застала обоих в комнате. Ничего такого – он сидел на диване, а мать подкрашивалась у зеркала. Она смутилась. Иван Вадимович выглядел как бывший рокер – живописный мужчина с сединой на висках. На нем была кожаная куртка с вышитой красной розой на спине и нечитаемой надписью в готическом стиле. Он вежливо поговорил с Леной. От него пахло неустроенностью и немного перегаром, но Лене он понравился – спокойный, добрый человек. Они поболтали о школе, оказалось, он недавно уволился, работал учителем химии. Мать поддержала разговор: вот бы Иван подтянул Лену по химии, а то Ленка в ней ни бум-бум. Она редко включала Лену в общий разговор на равных, дочь при ней была вечным ребенком: поела – иди играй.
Второй раз она видела Ивана Вадимовича у него дома. Мать тогда случайно взяла ее ключи от комнаты, и Лена днем ткнулась в закрытую дверь. Пока она размышляла, что делать, зазвонил общий телефон в коридоре. Звонила мать. Она извинилась (неслыханное дело!) и предложила приехать и взять ключи. Ехать нужно было на 5-ю Советскую – на автобусе через весь центр. Лена ни разу не была в этой части города. Названия улиц – 1, 2, 3-я Советские казались формальными, неживыми, но район Лене понравился. Она вышла на остановку раньше и пошла пешком. В отличие от холодной, потусторонней, неприветливой Коломны здесь
