навозил богатство. Жадный стал — что тебе скупой лыцарь. Даст малую толику дружкам, а все протчее — в лодку и в темную, вот что эта, ноченьку на Ольхон. А тут сарма его прихватила — и все, как есть, пошло в лапы царю морскому. Дружки его потом как проведали, так весь Ольхон ископали, а клада не нашли. Только опосля много лет рыбаки начали тайменей с золотишком ловить. Взрежут тайменю брюхо — золотой. Взрежут другому — перстень. Что за притча? Таймень — она рыба дюже жадная и все, что блестит, с лету хватает. Вот и додумались старики: размыло Малое море разбойный клад, и рыба его глотает. Шарили, шарили, тоже, почитай, весь берег изрыли — нет клада. Сказывают, в ту пору вода от берега отошла и заместо заливов озера образовались. Там и клад тот лежит… А теперь вздремнуть малость, — неожиданно оборвал свой рассказ дядя Вася и, притулясь к костру, накрылся с головой брезентовым плащом.
— Вот бы на клад напороться! — прошептал Саша.
— И правда! — подхватил я. — Давайте делать раскопки, как астрологи…
— Археологи, — скучно поправил Степка.
— Все равно! Ведь тогда сколько бы всего накупили!
— Хоть бы перстень найти, — вздохнул Саша.
Но ни Степка, ни «обозники» моей идеи не поддержали, и, хотя спать совсем не хотелось, пришлось, как и всем, привалиться к огню. Я долго ворочался, стараясь улечься так, чтобы грелось все тело, и не мог: если жгло грудь — мерзла спина… И не заметил, как уснул…
— Эй, проснись! Горишь ведь!..
Степка тряс меня за плечо, пока я не очухался и не сообразил, в чем дело. На самом локте уже образовалась дыра, и из нее торчала рубашка. Степка достал из мешка нитки, иглу, темный лоскут:
— На, залатывай. Сможешь?
— Факт.
Вот когда я с уважением вспомнил о Ленкином рукоделье! Сестра заштопала бы эту дыру в одну минуту, а я возился с ней битых полчаса, исколол все пальцы и вдобавок зашил так, что в рукав не просунуть руку.
— Э, тоже мне! Дай-ка! — отобрал у меня куртку Степка. — А говоришь, можешь.
— Я же не девчонка, верно?
— А я девчонка? Я мамке завсегда и кофту и чулки штопаю, а себе и подавно. Все путешественники сами все делают: и чинят, и стирают, и обед варят — все!
Не успел Степка дошить заплату, как прибежала Шавка и с лаем набросилась на спящего дядю Васю.
— Что это она? — удивились мы.
Дядя Вася мычал, отмахивался руками и вдруг быстро поднялся. А собачонка тянула его за штаны, тявкала, убегала и снова возвращалась.
— Худо дело, — сказал дядя Вася. — А ну, хватай головешки, волков отбивать будем! — И сам, выхватив из костра горящую палку, заковылял в степь, загорланил, будя возчиков: — Ого-го-го-го-го!..
Где-то в ночи тревожно заржали кони, заулюлюкали на все голоса разбуженные дядей Васей возчики. Мы повскакивали на ноги и тоже понабрав головешек, побежали за Степкой и Андреем в степь, наугад, в темень. Перепуганные лошади сбились в один табун, а вокруг горели факелы, стреляли ружья, вспыхивали костры. Но где волки? Куда швыряют люди горящие палки? Черное безлунное небо, черная мгла, черная степь. Страх мой мало-помалу прошел, и я вместе с мальчишками тоже стал бросать головешки. И вдруг увидел два маленькие зеленых огонька. А вон еще два. Еще… Волки! Но почему глаза не мигают, не движутся? Иногда они становятся красноватыми… Вот если одному ночью встретиться с такими глазами! Я выбрал из костра головешку покрупней, размахнулся и швырнул в огоньки. Они разом погасли, а через минуту зажглись опять, в новом месте.
— Здорово! — произнес Степка. — А все дяди Васина Шавка: всех разбудила.! А то убег бы табун в поле — и крышка. Видал, сколько их, гадов, шастает?
Только на рассвете погасли огни. Обоз двинулся дальше.
На третий день прибыли в Хогот. Бурятская деревушка сплошь забита обозами. Тут же у тракта, у скрещения Якутской и Сахюртской дорог, шла торговля и мена. Качугские, жигаловские охотники меняли дичь, лисьи, медвежьи шкуры, козье мясо; сахюртские и ольхонские рыбаки-буряты — соленую, вяленую, копченую рыбу; иркутские спекулянты и торгаши — махру, китайский чай и ткани, снасти и посуду, чиненые замки и петли, гвозди и прихватки для белья. Деньги здесь почти не в ходу. Мена с придачами и без придач, оптом и в розницу.
Мы распрощались с дядей Васей и пошли бродить по Хоготу, искать попутных подвод до Сахюрты. И везде, куда бы ни ступали, шла мена.
— Вот паразит, гляньте! — показал на магазин Степка.
Я посмотрел на вывеску и ахнул.
А ниже — длинный список всех обменных товаров. Бойкая торговля шла и в самой лавке, и в ее просторном дворе, и возле ворот, у самого тракта. Меха, пузатые бочки с рыбой и медвежатиной, травяные кули с картофелем вносились, вкатывались в ненасытные брюха амбаров и погребов. Сделки, споры, крики и перебранка. Значит, и сюда добрались Панковичи, перехватывают, ловят с тракта продукты, чтобы потом в Иркутске перепродать их втридорога, как Попундопуло. Так вот почему мама уехала так далеко, где не ловчила еще пронырливая рука Панковичей!
Мы бродили между возами, упрашивая взять нас с собой до Сахюрты, но бесплатно никто не брал. В животе начинало сосать, хотя до положенного «обеда» оставалось часа два, не меньше, а тут еще дразнили сочные, жирные копченые и малосольные омули, свежие огурцы и молочные кринки. А в нашем мешке — штук тридцать картофелин, фунта два сухарей да семь луковиц.
Услыхав, что одного сахюртского мужика назвали Петром Михеичем, Степка улучил момент и подошел к нему, как старый знакомый:
— Здравствуйте, товарищ Петр Михеич!
Мужик повернулся к Степке, сдвинул картуз:
— Здорово. Ишь, товарищ какой выискался! Ты отколь меня узнал, парень?
— А как же! — невозмутимо улыбнулся Степка. — Неужто не помните? Недалече от вас жил, Петр Михеич.
Мужик пригляделся, качнул головой.
— Запамятовал. Да вроде таких рыжих у нас в Сахюртах и не водилось.
— А меня перекрасили, дядя Петра, — обрадовался Степка такой завязке.
— Да ну? Краской, что ль?
— Ага, краской!
— Ну и мотай от меня, крашеный! Мотай, мотай, неча тут, еще вымажешь!
А через пять минут мы все шестеро наседали на сердобольную широкоскулую бурятку:
— Те-оть, возьми до Сахюрты!
— Мы не тяжелые, тетенька! По очереди сидеть на возу будем!
— У нас тетенька родная на Ольхоне живет…
Тетка стреляла в нас узкими глазами, старательно морщила лоб, но мы уже видели, что она вот-вот сдастся.
— Мы тебе помогать
