поймите же, я не могу не тронуть лесоторговую базу. Если я ее не трону, обойду — куда мы сунем железнодорожную станцию. Это — азбука строительства! Заводу, а через несколько лет и городу — да, да! Здесь будет и город! — нужна настоящая, большая станция. Лесоторговую базу губисполком собирается перенести вообще в другой уезд. Оревуар, месье, до свиданьица. (Вешает трубку. Прошлась пальцами по бедрам. Хохочет.)
Звонок телефона.
Слушаю, Батюнина. Кто говорит? Интересно… Ну-ну…
М у ж с к о й г о л о с. Засиделась ты со своими землеустроителями в нашем поселке, Батюнина. Пора и честь знать.
А л я. Как просто!
М у ж с к о й г о л о с. Сама не уедешь — придется поступить с тобой иначе. Всякие могут быть неприятности. Да и молвой о взятках ты уже очень-очень замазана…
А л я. Отмоюсь.
М у ж с к о й г о л о с. В общем, дорогая Батюнина, по первой же стежке-дорожке убирайся отсюда подобру-поздорову. Не то завязнешь по уши в грязи, а может быть, и… Жить тебе еще не надоело?..
А л я. Поди ты знаешь куда… (Вешает трубку. Взволнованная, остановилась у стола. Достала из ящика браунинг. Улыбнулась — и сунула его в карман курточки, туда же опустила и губную гармошку.)
Появляется Ш и ш л о в. Он очень серьезен в эту минуту и гневно собран.
Ш и ш л о в. Здравствуй, Алевтина.
А л я. Привет! (Взвинченно веселым тоном). Что так сурово сдвинуты твои орлиные брови, Иван Шишлов?
Ш и ш л о в. Почему в таком наряде?
А л я. Всегда вожу с собой, в своем сундучке. Давала представление поселковым ребятишкам.
Ш и ш л о в. Где?
А л я. Да вот здесь, рядом, на площади. Одна работала за целый цирк. Музыкальная эксцентрика… Где же мой оркестр? (Лезет в карман курточки, но достает прежде браунинг, кладет на стол, потом извлекает и губную гармошку.) Фокусы показывала! И акробатические трюки…
Ш и ш л о в (взял у Али губную гармошку, выдувает из нее нечто мелодически несуразное). Вот я тебя и поцеловал!
А л я. Когда?
Ш и ш л о в. Гармошка-то губная.
А л я. Отдай!
Ш и ш л о в (с восхищением). Слушай, говорят, ты у жителей на глазах ленту изо рта тянула?! Было?
А л я. Было… Еще гимназисткой я сбежала из дому и устроилась в бродячий цирк. Понимаешь ли, отец мой жил тогда в эмиграции, в Париже. И была я абсолютно уверена, что именно с бродячим-то цирком как-нибудь к нему доберусь. Увижу его…
Шишлов, А ты — не робкого десятка.
А л я. Характеристика-то к чему же? (Проделывает фортели с браунингом.)
Ш и ш л о в. Брось ерундить. Я слышал, как с тобой говорили по телефону.
А л я. Да?..
Ш и ш л о в. Мимо ушей телефонного мастера много разговоров проскакивает. Соединяю-то, правда, не я, а телефонистка. Однако же кое-что слышу и я.
А л я. Хорошо. И кто же со мной разговаривал?
Ш и ш л о в. Вот это не смог понять. Хотя знаю все голоса жителей Птюньки. И даже голоса многих губернских товарищей, которые приезжают и имеют здесь дачи. А вот откуда позвонили — это я очень просто засек.
А л я. Откуда?
Ш и ш л о в. Из дому Садофьевой.
А л я. Ждет меня сегодня вечером на пирушку. По случаю дня своего рождения.
Ш и ш л о в. Странная бабенка.
А л я. Чем странная?
Ш и ш л о в. Лихо торгует государственным лесом, как своим, — вот чем странная. Иной раз целыми вагонами отгружает, куда ей только надо. Казалось бы… Биография — как стеклышко. Вот смотри: до революции училась в Петрограде на Высших женских курсах. В восемнадцатом году — боец кавалерийского эскадрона. Ну, тут, конечно, личное. Втрескалась в командира эскадрона — и за ним. Но воевала хорошо. Даже именное оружие получила. У нас в поселке и есть два человека заслуженных, она да председатель поселкового Совета Можаренков, орден Красного Знамени имеет. Он, Авдей Можаренков, как раз тот самый ее бывший командир эскадрона… Ну, про этого ничего не скажешь, честняга парень. После гражданской он, конечно, к семье вернулся. А Садофьева выскочила за приват-доцента губернского университета. Теперь профессор ее муж, химик. Так ведь тоже наш человек, преданный советский спец. Откуда бы взяться в ней этой буржуазной гнили. Посмотришь — от ее боевого прошлого вроде ничего и не осталось. Все — деньги!
А л я. А как ты узнал про ее махинации с лесом?
Ш и ш л о в. Да из телефонных переговоров.
А л я. Работенка у тебя…
Ш и ш л о в. Так и не хочешь, а слушаешь! Иной раз — уши вянут. Линию ремонтируешь или, от нечего делать, возьмешь наушники, когда телефонистка работает. Тут такого наслушаешься!.. Я как вернулся в семнадцатом году с германской — так и сюда, на коммутатор. По военной своей профессии. Восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый, а сейчас уже двадцать второй год… Целых пять лет, даже с лишним прозябаю. А ведь надо мир переделывать!..
А л я. Как же ты его хочешь переделать — мир?
Ш и ш л о в. Это, знаешь, материя не простая. Вдруг однажды читаю Гоголя… Помнишь одну его вещицу, там русалки на берегу, под серебряной луной, резвятся. И светятся насквозь, прозрачные… А про одну русалку говорится: тело ее не так светилось, как у прочих, внутри его виделось что-то черное. Она-то, она именно и оказалась ведьмой!.. Гениальная идея, если это не к русалкам, а к людям. Ведь все пороки человека — оттого, что он закрытый. Шкура на нем непроницаемая, пещерная, еще от прошлого… Вот я и замечтал. Эх, сделать бы людей прозрачными… Когда-нибудь к этому наука придет, увидишь!
А л я. А если и во мне, и в тебе что завиднеется черное?
Ш и ш л о в. В тебе?! (Смеется.)
А л я. Скажи-ка ты мне, телефонов тут много стоит?
Ш и ш л о в. Нет, мало… Было совсем раз-два, да я расстарался.
А л я. А ты не мог перепутать, Иван, откуда мне звонили?
Ш и ш л о в. Точно засек! Может, тебе с Можаренковым об этом телефонном разговоре посоветоваться? По секрету.
А л я. Ну! Нашел с кем… Три месяца экспедиция работает, и все время я с этим твоим Можаренковым грызусь, как собака.
Ш и ш л о в. За поселок он дрожит.
А л я. Здесь один только есть человек, с которым посоветоваться можно. Окатьев. Алексей Васильевич. Образованный человек. Беспартийный, но в душе — большевик.
Ш и ш л о в. Только ты с ним не очень-то…
А л я. Дурачок ты, Иванушка, очень даже прозрачный… Редко кто, как Алексей Васильевич, понимает женщину. Вот ты смотришь на меня, глаза таращишь, и всякое соображение у тебя запутывается. Так ведь?
Ш и ш л о в. Наоборот. В полной ясности мое соображение. (Хочет обнять Алю.)
А л я (отстраняясь). Вот и вся твоя ясность! Интеллигентный человек видит в женщине прежде всего товарища. Погоди минутку, я переоденусь. (Выходит.)
Ш и ш л о в (громко, чтобы слышала Аля). Интересно, почему это Окатьев — интеллигентный и образованный, а я тебе — необразованный? Да я целую гору книг прочел!
А л я (говорит из другой комнаты). Целую гору? Откуда?
Ш и ш л о в. Может, у меня самая богатая библиотека во всем уезде, не только что в поселке. А может — и в губернии.
А л я. Ври, да не завирайся.
Ш и ш л о в.
