мне знать про эту трещину?» Она не знала, что по ту сторону разлома стоит кровать Матери, откуда она исчезла. Девочка поставила три кирпича один на другой и, пошатываясь, забралась на них. Трещина стала телескопом. С его помощью она пыталась заглянуть внутрь, так ловко направляя свой взгляд, как если бы это была нитка, которую вдевают в иголку. Она тихонько улыбнулась, но вряд ли тому, что увидела глазами, а скорее тому, что увидела сердцем. «Что-о-о?» – не спросил никто, так как каждый был поглощен собственными заботами. Внутри была тишина.
– Все будет хорошо, – сказала жена Старшего, не напрямую мужу, но именно ему, в той обычной для обоих манере – говорить, наполовину отвернувшись. – Она вернется, так же делал Папа: уходил, не сказав никому, и приходил, когда хотел.
В тот же миг Дочь швырнула телефонную трубку и с яростью прорычала:
– До сих пор никому не было никакого дела, и вдруг все умирают от сострадания.
Слугам показалось, что эти слова предназначались жене Старшего. Они начали переговариваться между собой:
– Все-таки есть разница: своя кровь или чужая. Как неродные могут почувствовать то, что переживают собственные дети? Вот поэтому госпожа с такой легкостью говорит, мол, куда она денется, вернется. И разве не повторяла она все это время: «Куда ей идти? Прогуляется да и придет обратно»? Бедняжка, исхудала, как тростинка, как жизнь в ней еще держится. Еда уже совсем не переваривается, еле-еле поклюет пару зернышек, утром тонюсенькая лепешка, на обед ложка супа и два куска тоста – и то после всеобщих уговоров. – Потом переключились на бесконечное подорожание всего.
– А господин в своем шкафу хранит не рубашки, а прячет туда фрукты, сладости и шоколад, потом запирает на замок, чтобы госпожа не угощала своих подружек и родственников, – раздался чей-то сдавленный смешок.
– Посмотри-ка, госпожа и сегодня покрасила ногти в ярко-розовый. Просто сердце разрывается.
– Господин вот-вот расплачется.
– Это она еще раньше покрасила.
– И что, стереть не может? Ей же самой даже не надо ничего делать – сядь, вытяни пальцы и попроси стереть специальным раствором.
– Да и Сид баба не здесь, а другой баба все изливает свои тревоги по телефону. Послушай, что мама говорит с той стороны, да и пострадай вместе с ней. А та любую, даже самую мелкую жалобу отправляет за океан. Сегодня она рассказала, как забыла положить мужу в чай меда, а он впал в ярость. Бедняжка и так потерял всякий аппетит, с лица совсем спал, хоть какой-то чай ему наконец понравился – и тут от нее не дождешься. А на меня кричала, что я не расправила ее зеленую нижнюю юбку. Господи, ну разве упомнить все в эти дни? Все переживают, куда пропала Мать и что могло случиться.
Так из-под завесы озабоченного шепота на госпожу сыпались и сыпались упреки, или, может быть, это был способ выместить злость на собственных невесток. Все сходились на том, что она не слишком расстроилась, увидев лицо своего мужа, и поэтому сказала: «Возьми себя в руки, никто не может просто так испариться».
Губы Невестки тоже задрожали, а из глаз покатились сверкающие градины слез; как стрелу, она стремительно выхватила мобильный телефон и позвонила в Австралию:
– Открою я рот или нет – все равно главная злодейка, волнуются здесь только твой отец и тетка, а теперь вслед за ними и слуги начинают распускать языки!
Все это продолжалось, пока Невестка, стуча каблуками шла к выходу, а Дочь, устало шаркая сандалиями, приближалась к дому. Они встретились в дверях, остановились, посмотрели друг на друга невидящим взглядом, а если дверь что-то и сказала, то вряд ли они услышали, но это лишь еще одна деталь среди великого их множества.
Ладно, слова – это всего лишь слова, правдивые они или ложные – все кружатся и кружатся, да и кто умеет держать рот на замке? Суть в том, что Мать, которая лежала с незапамятных времен, стала спиной, потом – деревом желаний, а потом просто растворилась в воздухе.
36
Она не вернулась.
Эта фраза может ввести в заблуждение, если не читать дальше.
Она не вернулась в тот дом.
Хотя, если соединить оба эти предложения, это тоже может ввести в заблуждение.
Подобного рода заблуждения довольно часты. Вы слышите часть слов, остальное не слышите, а то, что успело застрять в ушах, передаете дальше, и история получает новый поворот, разлетаются новые смыслы. Например, вы заняты покупками и стоите между тележками с овощами, вдруг до вас доносится: «Куда же приходится его «са»?» что само по себе интересный вопрос, если говорить о ноте «са» и о том, в каком именно месте горла она сидит, ведь как раз от этого зависит высота пения: будет ли это высокая тесситура – тар саптак – как у Омкарнатха Тхакура или Кумара Гандхарвы, или низкая – мандр саптак – как у Амира Хана и Вахида Хусейна Хана. Но может, говорили они совсем не о певцах, а о голосе обычного человека, спрашивая, куда же приходится его «са». Омкарнатх всегда будет Омкарнатхом, и имя Кумара Гандхарвы тоже не померкнет, пусть у них и тонкие голоса, но, если обсуждалось, как кто-то просто говорит, это значит, он скулит и блеет. Конечно, если это женщина, то не так уж странно, что у нее тонкий голос. Но тогда с чего бы прохожему вообще поднимать этот вопрос? Тут должно быть какое-то несоответствие – женоподобный голос у мужчины или мужиковатый у женщины, только в этом случае «са» может вызвать столько интереса. Но мы даже не знаем, шла речь о «са», которая идет перед «ре» или после «ни». Дома, разделавшись с сабзи-бхаджи[54], вы приляжете, чтобы глаза немного отдохнули, и само собой, потому что почти все происходит само собой, в ушах зазвенит вопрос того прохожего. Тогда у вас не было времени, но зато теперь вы можете всецело предаться размышлениям, в чем же был его смысл. Фыркнув миллион раз «мне-то что?», вы, возможно, будете продолжать искать ответ или, по меньшей мере, начнете прилаживать этот вопрос, слыша, как кто-то поет или говорит: «Куда же приходится его «са»?» Куда приходится та самая «са» из исходного вопроса, никто никогда не узнает, потому что все ваши умственные усилия были направлены на то, чтобы купить самых свежих овощей и уследить за торговцами, и вы не сделались тенью, которая последовала бы за человеком, задавшим этот любопытный вопрос, чтобы услышать продолжение разговора и разобраться в контексте.
Или сделаем
