class="p1">— Делу время — потехе час. Обсудим, как «крестить» будем. Буцан, место нашел?
— Нашел.
— Докладай.
Буцан начал «докладать». К «крещению» все было готово.
Глава одиннадцатая
ОКРЕЩЕННЫЕ
Истерически-нервный подъем во время моления привел Любу к общему упадку сил. Но сегодня она опять впала в возбужденное состояние. Говорила громко, быстро, с каким-то даже восторгом. Войдя к ней в комнату, Саша прежде всего увидел огромные лихорадочно блестящие глаза. Девушка протянула Саше руку, здороваясь. Рука была горячая.
— Скоро ли? — спросила Люба.
— Да.
— Вот и слава богу… Я всю ночь не спала.
— Почему?
— Думала.
— О чем?
Ответила не сразу. Взгляд ее стал спокойнее.
— Обо всем.
— И обо мне? — вдруг спросил Саша и покраснел Слова сказались сами собой и еще не успели умолкнуть в глухой тишине комнаты, как он испугался своей храбрости.
Испуг был напрасным. Люба поглядела долгим-долгим взглядом. Глаза ее стали осмысленными, лихорадочный блеск приугас.
— Ведь у нас впереди вся жизнь, — как будто уклонилась она от Сашиного вопроса, но сказала «у нас», и в тоне речи содержался ответ, понятый Сашей.
«Жизнь!.. Она проходит и пройдет», — сказал Дэвид там, на другом конце земли. Тогда эти слова показались Калмыкову весомыми, мудрыми.
Проходит и пройдет!.. Можно ли утешить угрюмой безысходностью молодое сердце, ждущее счастья?! Люба верит в жизнь, в будущее, в радость. И разве недостойна Люба радости? Почему же надо разбить ее ласковую веру словами угрюмыми и злыми? Почему надо заставить ее забыть о красоте бытия, принудить молодую девушку готовиться к холоду могилы?! Трудны пути твои, господи! Люба ждет, надеется, так мала и так огромна надежда ее… и Сашина тоже!
— Вся жизнь… — негромко повторил Калмыков слова Любы. Мягко сказал: — Жизнью управляет бог. Без воли его волос не упадет с нашей головы.
— Я понимаю. — Большие глаза блеснули, и Саша пожалел, что начал этот разговор. — Все понимаю… Но почему же — я? Почему такое испытание послано мне?! Я ведь никогда никому не сделала ничего плохого.
Мысль эта часто приходила ей на ум, а последнее время не оставляла совсем.
В больнице одна из пациенток, тупая и сентиментальная баба, подслушав разговор врачей о Любе, прибежала к девушке и начала жалеть ее. Так Люба узнала, что болезнь ее неизлечима, до конца жизни придется не расставаться с госпитальной койкой. За время долгой болезни подруги Любы забыли о ней (первое время приходили проведать из школы, потом все реже, реже, реже…), девушка осталась одна, в отчаянии, без хорошего советчика. И тогда она поддалась уговорам тетки «принять бога». Остальное сделал Крыжов.
— Болезнь — за грехи, — сказала Люба, глядя на Сашу большими блестящими глазами. — Правда?
— Не только. Бог может наказать нас, может послать нам испытание.
— Я понимаю. — В тоне голоса ее было столько святой веры в каждое слово Саши, что у него защемило сердце. На какую-то долю секунды утешение, сказанное Любе, показалось ему беспредельно фальшивым, он сам — неискренним ханжой. Неискренним? Неправда! Он верит в то, что говорит Любе!
Но больше ничего ответить ей Саша не мог.
Калмыков молчал. Свою судьбу он давно вручил богу. Он готовился высадиться на морском берегу, рискуя получить пулю пограничника. Он прыгал с парашютом в пустую, холодную ночь. Он скрывался от закона. Он рисковал всем: жизнью, молодостью, здоровьем, счастьем — и не жалел. Но это были его жизнь, его молодость, его счастье! Он шел сам, а не посылал других из уютного кабинета в доме «Башни стражи».
Но вот надо думать о жизни, молодости, счастье Любы. Нужно ответить на вопрос ее — вопрос о ней! Что мог «пионер» сказать? Что мог сделать — сделать сам, не уповая на помощь бога?.. «Если волос не упадет с головы без божьей воли, значит, человек беспомощен, жизнь его — мираж», — подумал Саша… Греховной была эта мысль.
А Люба уже говорила о другом, не задавала вопросов, и с горечью почувствовал он радость в сердце своем оттого, что не надо отвечать ей.
— Брат, — Саша не сразу сообразил, что речь идет о Крыжове, — обещал, что после «крещения» я буду совсем здорова… Скорее бы, я так волнуюсь!
— Не надо волноваться, — возразил Саша. — Тебе покой нужен.
Советуя, не знал, что покоя-то Любе и нет. Крыжов все время направлял к ней многочисленных посетительниц — «поговорить с исцеленной»; они как можно шире рекламировали ее «выздоровление». Выжившие из ума старушки, обманутые или просто скудные разумом, откровенные мошенницы круглый день толклись возле Любиной кровати, ахали, охали, прославляли святость Крыжова. Подобная обстановка не могла не действовать на впечатлительную девушку. Мистически-восторженное настроение завладевало ею. Она теряла сон, аппетит и… здоровье, хотя внешне казалось, что чувствует она себя хорошо — сказывался нервный подъем.
С Сашей каждый раз Люба становилась спокойнее.
Одинокая, окруженная людьми чужими и неприятными, — хотя сама себя она старалась убедить в обратном, — Люба с первого же знакомства потянулась к молодому сектанту, который был так отзывчив, разговаривал с нею ласково, по-дружески, без унизительного сочувствия. Люба выросла в обычной советской обстановке и до болезни своей никогда даже не слышала о иеговистах, никогда не задумывалась о боге. И теперь, несмотря на все старания свои привыкнуть к новым мыслям, новым взглядам, новому обществу, она, может быть, не давая себе в том отчета, чувствовала дикость своего положения, убожество тех, кто окружал ее. Но сознаться себе в этом — значило, оставить надежду на выздоровление. С мыслью о боге была связана мысль о здоровье, отвергнуть ее Люба страшилась. «Гена Карпенко» был для нее дорог тем, что в нем она увидела ту же надежду, которой жила сама. Он резко отличался от окружения Любы, а верил, как все «свидетели Иеговы» Конечно, сказался в отношении к новому знакомому и болезненный характер девушки — неуравновешенный, ущербленный недугом. Люба не могла не выделить Калмыкова среди остальных членов секты и — выделила.
В его присутствии речь ее делалась ровнее, прекращалось лихорадочно-восторженное состояние.
Стоило Саше уйти, являлась очередная сектантка-истеричка и на девушку опять наваливалась религиозная одурь…
Наконец, Крыжов решил, что Люба достаточно подготовлена к поступку, который окончательно свяжет ее с сектой. Любу должны «крестить». После «крещения» она уже не будет принадлежать себе.
Вместе с Любой должны были «крестить» и рабочего Федора Елизаровича Прасола, которого Крыжов и Макруша знали давно. Место для церемонии выбрали далеко за городом, на пустынном морском берегу. Буцан заранее подыскал укромную бухточку, укрытую со всех сторон скалами…
Буцан и прервал сегодняшнюю невеселую беседу Любы с Сашей. Просунув голову в
