страшусь, но тяну и тяну леску к себе.
— Ну и что же дальше?
— А дальше? Простое умножение: один на один будет тоже один. Близко я ту ношу к лодке подтянул и думал ее внутрь перевалить, как, этого-того, хвостом по воде — жмах! И снова в озеро ушло. Черт бы его побрал! Снова подтягиваю, но уже с умом. Подтягиваю и накручиваю лесу на кормовую упряжку — тут, брат, с нее не снимешь, не ускочишь, а на лесу я надеялся — толстая, вытерпит, не лопнет. И правда, не лопнула. Когда я подтащил чудище снова к лодке и вместе с водой перевалил его в лодку, то не испугался, а обрадел и даже расхохотался. На хребте у громадной щуки сидел матерый ястреб. Видно, он ту щуку укараулил на мелководье — и — шасть ей когтями в захребетник. Когти впились, влипли, а щука в то время возьми да и нырни под воду. Там ястребу захлеб пришел — смертушка. Вот какое простое умножение.
Кто-то не поверил в это, проговорил:
— Наверно, врешь, дедушка?
ДВА УДОВОЛЬСТВИЯ
— У меня и такой случай был.
Дедушка Сергуня снова достал из табакерки понюшку табаку и, затянувшись ноздрями, чихнул раз и два. Потом вытер под носом задубленные усы, от удовольствия чмокнул с присвистом, продолжал:
— После Успенья на утиную охоту пригласил меня симпатяга инженер с аэродрома. Шла война. Корма было мало, а тут он — звали его Василием Петровичем — ко мне в дом зашел, чайку с напойку принес. Моя Праскушка согрела самовар воды, я чаек заварил — славно попили. Опосля чаепития вышли из деревни Куфтыревской прямо к пойменным местам реки Волошки. Дорога — хочь бы что, простое умножение, утоптанная, будто в городе тротуар блески издает, и так виляет, так виляет — до невозможности! Мы взял и напрямик, через лес, да попали в полосу бурелома и — будь ты неладное — я все штаны заваксил да в двух пущих местах дыр понаделал. Трудная дорога, хотя и прямая. Скачешь с валежины на валежину, обходишь крутые сломы, пересиливаешь громадину выскырья, потеешь, сопишь, а идешь: не ночевать же тут, в буреломе-то.
К полднику выбрались на березовую полянку, а тут и Волошка-речка. Василий Петрович меня и спрашивает:
«Что, мил человек, где паужнать будем?»
«Простое умножение, как прикажете», — ответствую я и иду себе по узкой тропинке к речному переходу. У перехода останавливаюсь, гляжу на Василия Петровича, а он сбросил в отаву свой вещь-мешок с продухтом, в руках ружье на изготовке — и шасть в пригибочку, в наклоночку да по бережочку. Примечаю и я… Поряду с переходом камыш растет, колышется, слабо тренькает, будто к песне приглашает. В середине реки камыш расступился, воде дорожку дал — тоже припечинка. На этой припечинке кавалер в мундирчике плавает, а на голове у него гусарский картуз — влиятельный. Чудно. Плавает в за-круги на припечинке и песенку напевает: «На-а-шш… Ва-ш… Не подой-дешь… Вре-е-е-шь…»
Я быстро перескочил реку и тоже в наклоночку, тихонечко, по-лежачему, на животе пополз, а ружье в руке, кавалерчика на мушке держу, сам разомлел, разохотел. Штаны на коленях смочил, живот глиной замазал — и хочь бы что. Вперед и вперед, а кавалерчик все на мушке сидит и вдруг… пропал, исчез, что сквозь воду провалился, только на воде в той припечинке одни кружки остались. Я встал, огляделся. Петровича зараз не увидел, а вижу: на середине той припечинки, где купался кавалерчик, что-то белеет. Подошел ближе — и что вы думаете?
— Подсадную увидел?
— Нет. Большая щука лежит вверх животом, а весит она примерно кило на восемь. Одним словом, полпудовица лежит. Я в ту минуту младенцем стал. Разулся, сапоги, пестрядинную рубаху, порты с себя снял и в реку опустился. Подошел к той щуке — и шасть ее на руки. Славная, думаю, из нее уха будет, наваристая. Жаль, что перца да лаврового листа нет — на гобце в доме забыли. Но… хотел крикнуть Петровичу на радостях: «Огонек разводи, мол, батя анжинер, котелок навешивай, уху будем варить», как в это время громадина разом встряхнется, пружиной метнется — и в тростник, поминай как звали. Вот как было. Василий Петрович на берегу стоит, смеется:
«Умная тварь. Сглотила утку, да желудок не по утке, задохнулась, вот и перевернулась».
«А почему спружинилась да убежала?» — спрашиваю я и с остервенением выжимаю подштанники.
«Потому что, покуда ты держал щуку в руках, ее желудок принял в себя утку, и она задышала».
«Понятно, — я тоже улыбаюсь. — Двойное удовольствие. Щуку с уткой в руках подержал и славно искупался».
НА ШУЛТУССКОМ ОЗЕРЕ
1. Настоящий характер
Аверьяна Кирилловича Шахова, сына первого председателя первого комбеда, Кирилла Петровича Шахова, на этот раз я застал у себя в дому. У порога избы меня встретила Стрекоза — шустрая собачонка из породы сеттеров. Она, виляя шерстастым хвостом, взвизгивала, что ситец рвала. Хозяйка Матрена самовар водой наливала, мне шептала:
— Мой-то Аверя, как стеклышки на верхотуре установил, день-деньской наблюдения ведет. Кто его знает, — вздыхает Матрена, — может, и взаправду ему приказано всех ершей в озере сосчитать да по начальству доложить. Тоже себе рыбнадзор…
Не задерживаясь, я снял с плеч берестяный пестерик, прошел в сени и, поднявшись на веранду, сразу заметил старика. Он умиротворенно сидел и в самоварную трубу разглядывал большое озеро.
— Аверьян Кириллович, мое вам почтенье…
— Ась? — Старик вскочил, взлохматил седую бороду, пряди разлетелись в стороны, ответил: — Доброго добра. С дорожки чайком, поди, хочешь побаловаться.
И, не дожидаясь моего ответа, открыл в полу отдушину, крикнул в ее оконце:
— Матреша! Сготовь для гостя чайку побольше!
— Чую, Аверьянушка, чую!
Аверьян Кириллович на трубу показал, с уважением проговорил:
— Лаборатория. Все видит, на стеклышках все обозначается. Поди ж ты! Озеро в длину двенадцать километров да в ширину десять — глазом не взять, а поглядишь в стеклышко — и все тебе на блюдечке подается. Каждую приметину видишь, каждого разбойника найдешь. А их теперь развелось уйма. Пока озеро было бесхозное — рыбаки были степенные, каждой мелюзгой дорожили, а как озеро в государство перешло да меня рыбнадзором затвердили — воруют рыбу, да и баста, особливо браконьерствуют деповские. Тол достают, известь негашеную в бутылках в воду бросают, аммональничают. Ты печешься, печешься, лекции да нотации деповским читаешь, а они хочь бы что, паясничают, браконьерствуют и на законы плюют.
Аверьян Кириллович поглядел в трубу, выпрямился, головой тряхнул, простонал:
— Опять в Черном плесе балуются. Видишь, сколько дыму напустили? Аммональщики…
Я подошел к самоварной трубе и поглядел в сторону озера. У
