стало понятно, что его песенка полностью или практически полностью состоит из имитаций, с той поправкой, что громкие, грубые и гортанные заимствования, проигранные на тех самых нежных серебряных струнах – его пересмешнической лире, – звучат приглушеннее и мягче. Вот список птиц-объектов пародии, чьи песенки, отдельные фразы и позывки я распознал: ласточка, воробей, щегол, зеленушка, зяблик, чечетка, коноплянка, тростниковая овсянка, черный дрозд (исключительно покашливание), певчий дрозд, дрозд-деряба (крик тревоги или негодования), пеночка-весничка, малиновка, горихвостка, луговой чекан, желтая трясогузка, лесной конек, жаворонок, куропатка (ее характерную позывку, но в более приглушенном и мелодичном варианте). Некоторые ноты и фразы казались мне точной копией соловьиных, но так как соловей в этой местности не встречается, я не имел права засчитать их как имитации – я явился на песенный полигон в облачении скептика, то есть заранее постановив себе засчитывать только фразы и песенки, принадлежащие тем видам, которые водятся в окрестностях. Другой такой загадкой стал обыкновенный сверчок, которого я в этой местности также не обнаружил, так что представьте, как я был удивлен, услышав почти идеальную реплику его дрожащей песенки.
Но постойте, – попридержит меня читатель. – Где ваши болотные камышовки из западного графства могли подслушать песенку чечетки, которая гнездится далеко на севере, в сосновых лесах? Не спорю, я и сам был изумлен, но еще мой проводник поведал мне о колонии из полудюжины пар чечеток, обосновавшихся в вязах живой изгороди по одну из сторон периметра лозовой плантации. Так что я был введен в редкое наслаждение – находясь в Южной Англии, внимать их прелестной, почти невесомой песенке, то и дело слетающей с верхушек вязов, с характерными для нее необычными короткими легкими трелями, словно один сухой лист, подхваченный порывом ветра, шуршит о другой.
За всё это время я не услышал ни одной попытки сымитировать песенку черного дрозда, только его покашливание, и тогда мне пришло в голову, что, будучи мастеровитым певцом, болотная камышовка, в отличие от профана-скворца, не пытается копировать звуки вне ее регистра. Впрочем, встречаются и те, кто утверждает, что черный дрозд камышовке по силам. Также не услышав в первые два дня ни одной имитации песенки лугового чекана, еще одного обитателя плантации лозы, я начал думать, что и его короткая песенка, изящная и нежная, лежит за пределами возможностей камышовки. Третий день показал, насколько я ошибался – песенка чекана была спародирована настолько безукоризненно, что поначалу я подумал, что ослышался. А вот песенки крапивника я так и не дождался, виною чему, думаю, является ее неподвластная камышовке исключительная резкость, которую многие принимают за дерзость.
Но настоящей усладой для слуха и, как мне кажется, самой поразившей меня имитацией, стала пародия песенки пеночки-веснички – задорной и одновременно нежной. Если бы за неделю до этого мне сказали, что есть пернатые таланты, способные идеально повторить этот гаснущий напев, я бы не поверил.
Одно из величайших наслаждений в жизни (я имею в виду свою жизнь) – на короткое время оказаться невидимкой в семейном кругу существ иного порядка, иной вселенной. Наслаждение это более простое, чем кажется, и доступно каждому, кто его пожелает. Ведь многие из малых птиц совсем не против невинного любопытства с нашей стороны. А нам комфортней с ними, чем с еще более крохотными насекомыми, хотя наблюдать за последними и легче. Но их абсолютное безразличие к нашему присутствию только сильнее подчеркивает их инаковость в чувствах и жизненном инструментарии. Можно бесконечно наблюдать за некоторыми социальными насекомыми, например, за муравьями, но их пути обескураживают нас не меньше, чем восхищают. Их сущность постоянно ускользает от нашего пытливого ума, и не хватает старого доброго анимизма, чтобы с внезапной дрожью осознать, что их глазами или сквозь них кто-то наблюдает за наблюдающими нами – иная суть, иное бытие: глядит непроницаемым взглядом и улыбается вздернутыми уголками губ – вызывающих, насмешливых.
Один из наших крупнейших биологов, автор книг о низшей жизни в ее разных формах, уже ставших классикой, наотрез отказывался заниматься насекомыми, объясняя это чувством непознаваемости, которое они в нем неизбежно вызывают. Я тоже порой становлюсь пленником этого чувства при мысли о мириадах существ, чьи танцы в воздухе подобны танцам пылинок в солнечном луче. Крохотные, напоминающие драгоценные камушки, с причудливыми крылатыми телами, которые в свою очередь служат оправами драгоценным камушкам мозгов, они кажутся мне живой сверкающей пылью, просеявшейся в летнее небо из хвоста пролетевшей кометы, – пылью, ожидающей лишь предзимних холодов, чтобы постепенно залечь, смешавшись с прахом.
Но крохотные птицы, наши милые крохотные птицы, наши пташки, как мы называем их, не боясь встретить укор, – они свои, позвоночные, с черепной коробочкой, в которую так же заключен мозг, способный запоминать, думать, чувствовать. Они многократно превосходят нас красотой и грацией, не говоря уже о способности летать, благодаря которой мы каждый год ожидаем их из теплых краев; но нам никогда не придет на ум сказать, что их быстрокрылые души в крылатых телах непознаваемы – что может быть проще, чем познать маленьких фей?! Такими мы их любим, такими понимаем – с помощью нашего более высокоразвитого сознания перебрасывая мосты через пропасти, отделяющие нас от них, а их – от млекопитающих. Мы знаем, что эти крохотульки – а некоторые из них размером не больше мизинца на ноге! – принадлежат к одному с нами древу, что мы произрастаем из одного корня, что в их венах бежит такая же кровь – красная кровь, которая гуще воды и уж точно гуще седьмой воды на киселе в тельцах насекомых.
Но вернемся от теории к частностям, в частности, к предмету нашей главы. В присутствии человека даже самые крохотные виды птиц чувствуют и ведут себя совершенно по-разному. Некоторые из них удивительно и необъяснимо робки и прямо-таки не находят себе места, пока мы не скроемся из их поля зрения и слуха. Примером полярной терпимости к присутствию человека могут послужить черноголовый чекан и желтоголовый королек. Самец первого, воплощенная встревоженность, будет следить за каждым вашим шагом, забыв о любовных играх, строительстве гнезда и даже о том, что он певчая птица; для второго же мы всё равно что какая-нибудь скала или дерево. Я с облегчением обнаружил, что болотная камышовка в этом отношении гораздо больше напоминает королька. Словно рядом не было никакого меня, добывалась пища, любились любови, вились гнезда, летели перья кровной вражды, самец, осмелившийся вторгнуться в чужой доминион, получал хорошую взбучку, и, самое главное, над всем этим лились прекрасные песни. Я придумал себе изысканное развлечение – определив территорию какой-нибудь одной пары, вторгнуться
