на нее и застыть ровно посередине этой святой земли. Почти сразу же ко мне подлетал самец – он уже определил меня как большое животное со способностью двигаться и в первую минуту проявлял некоторое беспокойство, очевидно тревожась за безопасность своего гнезда. Но скоро его порхающий умишко успокаивался, тревога проходила, и к нему возвращались его легкость, беспечность и музыкальное настроение, перемежаемые обычными взрывами гнева или приступами других чувств. Благодаря такой тактике мне удавалось послушать некоторых певцов буквально с двенадцати ярдов – они могли безостановочно петь от нескольких минут до (если посчастливится) получаса. От такого близкого соседства песенки выходили громче, чем с обычных тридцати-сорока ярдов, при этом совершенно не теряя в мелодичности. И уж с совсем близкого расстояния мне удалось послушать болотную камышовку благодаря злоключению. Я шел вдоль плетня, ограждавшего лозовую плантацию, по широкому дну старой высохшей канавы, как вдруг мой путь преградила не то ложбинка, не то глубокая лужа, полная грязи и мутной воды. Чтобы сэкономить время и не пускаться в обход, я ухватился за ветку лозы и по плану должен был элегантно перемахнуть на другую сторону, но что-то пошло не так, и я ухнул в самую жижу. Как мог стряхнув с себя зловонные доспехи, я вернулся на лозовую плантацию к пруду, чьей глубокой чистой воде надлежало отмыть мой твидовый костюм с ботинками. Час провозившись со стиркой, я разложил их сушиться на солнце. По моим расчетам сохнуть им предстояло пять или шесть часов, а поскольку в нижнем белье, к счастью, сухом, ни слоняться по округе, ни заявиться в город на обед или даже на чашку чая я, к несчастью, не мог, то решил провести остаток дня лежа у одного из любимейших музыкальных кустов болотных камышовок. Устроив себе чудесный лежак из сухих стеблей осоки на солнечном пятачке в двух ярдах от музыкального куста, я принялся ждать, и вскорости был вознагражден появлением самца камышовки. Полетав вокруг моего лежака, он запрыгал со стебля на стебель, перемежая музыкальные фразы криками негодования. Проделав этот маневр несколько раз и видя, что у него ничего не выходит, он, вероятно, смирился с моим присутствием и перелетел на свой лозовый куст, где запел уже без оглядки на меня, в полную силу и протяженность. Он пел всего в двух ярдах над моей головой, и я думал, что в жизни не встречал лучшего пернатого певца и что провалиться в лужу с грязной жижей было большой удачей.
Глава XXII. Щеглыв Райм-Интринсеке
Йетминстер
Райм-Интринсека
В осаде щеглов
Рост численности щегла в Дорсете
Закон об охране птиц в действии
Обилие щеглов во времена Коббета
Щеглы и чертополох: расхожее заблуждение
Воспоминания об аргентинских щеглах
Птицы в клетках
Испанское стихотворение о щегле
Трудности его перевода
Попытка прозаического пересказа «El Colorín de Filis»
Как много порою значит имя! Живописный проселок вел из Йовила в Дорчестер, мимо бежал чистый Серн, ниже на склоне холма махала дубинкой древняя фигура серн-эббасского великана, и если что-то могло заставить меня свернуть и сделать крюк ради какой-то деревушки – так это ее редкое роскошное имя. Райм-Интринсека. А еще Йетминстер. Что сто́ят лишние двенадцать миль пути против удовольствия увидеть места с такими именами! Хотя начало выдалось скверным – единственным повстречавшимся мне местным жителем была неприятного вида болтливая старуха с алчным взглядом нищенки, хотя никакой нищенкой она не была. Первым делом она попыталась стащить у меня из кармана шиллинг; в итоге мы разругались, и я пошел, досадуя, что повстречал ее и что теперь весь Йетминстер – от древней благородной церкви посреди широкого зеленого двора до окружающих ее домиков с соломенными крышами и выщербленными временем каменными стенами, поросшими валерианой, желтофиолью и цимбалярией с листочками точь-в-точь как у плюща, – будет ассоциироваться у меня с ее гадким видом.
В Райм-Интринсеке мне повезло больше. Я оказался в прелестной деревушке с каменными, как и везде в этом скалистом крае, домами и милой церковкой, стоявшей посреди ухоженного двора с газонами, цветниками и парой небольших тисовых деревьев. Едва я вошел в ворота, как навстречу мне, блеснув ярким оперением и оглашая двор предельно резким тревожным криком, выпорхнул щегол. И в тот же миг церковные кусты и деревья открылись и выпустили на меня одного, двух, трех… двенадцать щеглов – выражая громкие ноты негодования по поводу моего присутствия, они кружили по двору, порхали с дерева на дерево, садились на концы веток в трех-четырех ярдах у меня над головой. Никогда прежде не встречая такого запала, столь дерзкой осады со стороны щеглов, я мог только предположить, что этот небогатый на посетителей двор служил птицам местом размножения и что фигура незнакомца взбудоражила их куда больше, чем это делают привычные фигуры священника и прихожан. Но то была благостная осада – я был безгранично счастлив обнаружить так много гнездящихся пар прямо по соседству с человеком.
Наблюдая за птицами, краем глаза я заметил мужчину с женщиной и девочкой, по-видимому, его женой и дочкой, – прижавшись к двери своего дома, они изучали меня внимательными и недоверчивыми взглядами. На обратном пути я подошел к ним и спросил главу семейства, как давно их церковный двор буквально кишит щеглами, – пару лет назад я слышал, что щеглов в Дорсете почти не осталось. Он ответил, что так оно и было и что щеглов стало больше только в последние три-четыре года, после того как был принят закон, обеспечивающий им круглогодичную защиту.
Более утешительной для меня новости он не мог бы и выдумать. С щемящим чувством радости я вспомнил о письме, полученном от светлой памяти Мэнселла Плейделл-Бувари, владельца дорсетского Уоткома, в котором он просил моего совета насчет принятия нового закона об охране крылатой фауны графства, и моем ответе, в котором я убеждал его в необходимости обеспечить наиболее полную защиту этой самой очаровательной и самой уязвимой из малых птиц.
Помню, как два или три года назад за несколько проведенных в Сомерсете недель, пройдя не один десяток миль, я не обнаружил ни одного щегла, хотя делается это элементарно на слух – достаточно углубиться на пятьдесят ярдов в рощу или сад, и, если щеглы там есть, неповторимое уить-уить возвестит вам об их присутствии. Тогда же в Уэлсе я познакомился с птицеловом – немолодым мужчиной, всю жизнь, с раннего детства, кормившимся этим увлекательным ремеслом. «Неужели у вас здесь никогда не водилось щеглов?» – спросил я.
