из пшенички белую муку или из сухого овса толокно. Все жернова были сделаны из камня, высечены кайлом мастера. Ниже их в большой колоде стояли песты, сделанные из березы и окованные металлическими наконечниками. Крылья пестов опирались на осевые перья водяного колеса. За бревенчатой перегородкой, в лодках, по которым и сейчас стекала вода, покоились два больших колеса, изготовленные из березовых лычин и осиновых плах. Между ободов были поставлены плицы. Вода попадала на них прямо из ручья и своей силой вращала колеса, а они-то и приводили в движение весь мельничный механизм. Умна мужицкая работа! Надо ж смастерить такое диво, не вбив в дерево ни одного гвоздика.
Выйдя наружу и повинуясь внутреннему голосу, я двинулся вверх по ручью, который бежал по соседству с Куржексой. В полкилометре от мельницы мое внимание привлек огромный синий камень в реке. Из-под него веером хлестала вода, образовав на берегу впадину глубиной более метра. Отсюда и начинался ручеек, который многие годы без устали работал, вращая мощные жернова.
Я внимательно осмотрел камень и на одной его стороне нашел надпись, выбитую кайлом: «Год 1467, месяц шестой года».
Ночь надвигалась быстро. В небе появились звезды, и я вернулся к мельнице. Демьяныч уже успел сварить уху из форели и поджидал меня.
— Ну что, разгадал тайну? — спросил он, лукаво прищурившись.
— Разгадал. Могу даже теперь такую мельницу построить в миниатюре, — заверил я его.
5
Устраиваясь на отдых, Демьяныч обратился ко мне:
— Я, брат, шибко устал. Как-никак, а подвигаюсь к восьмому десятилетию. Ты меня все же помоложе, а потому и покрепче. Если не поспишь ночку, то утром у нас будет из чего завтрак сготовить. А тут в омутке есть рыба корбеница — из сиговых. Вкусная! Омуток у мельницы славный, до самого ущелья простирается. Ущелье ночью не ищи — не увидишь. Его мы осмотрим завтра. А корбеницу полови — славная уха получится, ты такой еще не едал. Корбеница водится только у нас, в Заонежье, и больше нигде.
— А разве ночью эта рыба клюет? — поинтересовался я.
— Клюет. Она днем не клюет, а ночью клюет, — заверил меня Анучин.
По его совету я изготовил снасти и устроился возле омута. От пряных запахов луговых трав и черемушника хмелило. Сидеть у реки было бы одно удовольствие, если бы не несметная армада комаров, донимавшая меня. Приходилось беспрестанно держать во рту сигарету, чтобы отгонять мошкару дымом табака.
Я внимательно следил за поплавком. Но долгое время мне попадалась лишь мелкая форель, которую, сняв с крючка, я отпускал обратно в реку — пусть живет, пусть растет и радуется. Мне была нужна корбеница. А она стала хватать наживку только перед утренней зарей, да так, что за час я успел выудить штук полста.
Неожиданно слух мой уловил чьи-то шаги, кто-то приближался к реке, а кто — из-за кустарника не было видно. Но уже через минуту на берег вышел высокий старик, тощий, как сухая вобла, с длинным и морщинистым лицом, обрамленным рыжеватой бородой. Левой ноги у него не было, вместо нее из-под брючины торчала березовая деревяшка. Опираясь на посошок, незнакомец подошел ко мне, снял кепчонку и, поздоровавшись, спросил:
— Значит, ешь бы те мошкара, сюда пожаловал. А зачем?
— Да вот корбеницы захотелось.
— Вижу — клюет, — одобрительно кивнул старик, оглядев мой улов. — А я вот на этом бережку пятидесятую весну встретил. Сейчас вот конец лета, а я все равно прихожу сюда побеседовать с рекой да с утренней зарей. Вот так-то, ешь бы те мошкара. А сам-то откудова?
— Издалека. Отсюда не видно.
— Ладно, паря, не юли, знать хочу, с кем имею честь…
— В Вытегре живу, хотя в ней не родился и не крестился.
— А раз живешь там, то стало быть по нраву тебе пришлась Вытегория.
— Конечно, по нраву.
— А как звать-то?
— Ефимом.
— Эх ты, ешь бы те мошкара, был в моем взводе Ефим Баженов, головастый парень, такому палец в рот не клади — откусит. Разведчик был первый сорт!
Я смотрел на старика и удивлялся его лучистым глазам, которые светились по-молодому задорно.
— Ромашка! — радостно воскликнул подошедший к нам Анучин.
Пришелец, взглянув на него, насупился.
— Ромашки давно не стало, а есть почетный колхозник Роман Романович Ремешов. Понял?
— Понял! Все понял, — присвистнул Демьяныч. — А ты, Ромашка, погляди на меня получше, может, что и вспомнишь…
Старик внимательно уставился на него, и постепенно лицо его озарилось широкой улыбкой.
— Товарищ полковой комиссар! Старший сержант разведроты Роман Ремешов прибыл встречать утреннюю зарю, — четко отрапортовал он, приставив руку к козырьку кепчонки.
Анучин мягко опустил руку старика вниз и тепло обнял его.
— Довольно с тебя того, что было. Я ведь помню, как ты со своей разведкой помогал полку вышибать немца из его укрепленных пунктов и как немецкого полковника захватил под Воронежем, а фриц-то этот оказался большой шишкой. Мы же тебя тогда к награде представили. А помнишь, как я тебе вручал первый боевой орден?
— Помню, все помню, это не забывается, — глаза Романа затуманились от слез.
— Ты чего, Ромашка! — подался к нему Демьяныч. — Не плакать, а радоваться надо тому, что был не трусом, а настоящим солдатом, любящим свою Родину.
— Слеза, ешь бы те мошкара, хотя и есть слабость человеческая, но в такие минуты простительная, товарищ полковой комиссар.
— Сейчас я для тебя не комиссар, а просто Александр Демьянович Анучин. Хочешь — можешь называть даже Сашкой, не обижусь. Ведь я тебя по-прежнему Ромашкой зову. — А где твоя, Ромашка, левая нога осталась?
— Под стенами Берлина. Третьего мая это случилось. Послали меня в разведку к рейхстагу. Разведал я все, что надо было, уже в роту вернулся, все обсказал и к соседям направился. А тут как грохнет снаряд — и будь готов, испекся. Отлежался в госпитале и к концу сорок пятого года домой заявился. Каюсь… шел я в свою Куржексу и думал, примет ли меня одноногого моя Аннушка. Не испугается ли покалеченного? Нет, славу богу, не испугалась. С радостью встретила. «Без головы жить и работать нельзя, — сказала, — а без ноги можно». Стал я работать в поле бригадиром, уважение от народа поимел — разве худо?
— Очень хорошо, что ты жив остался и что мы с тобой, бывшие товарищи, встретились снова, — подхватил Демьяныч.
Он энергично взялся за приготовление завтрака, и уже вскоре мы с удовольствием угощались вкуснейшей ухой из выловленной мной корбеницы. Затем все вместе до полудня удили в реке рыбу. Улов наш мы целиком отдали Роману Романовичу, хотя он и пытался отказываться. Поблагодарив нас и пригласив в гости, Ромашка направился
