своих поисках крестный ход … Однако я оказалась бы не единственной опозоренной, и эта утешительная мысль помогла мне успокоиться.
Пока они шли, хор пел: "Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех".
Время тянулось так медленно, что я стала ёрзать. Каждый звук усиливался. У одной из дам внезапно заурчало в животе, и она попыталась заглушить неприличный рокот кашлем. Опять зашуршали шелка и атлас, заскрипели туфли. Что, если я начну хохотать – громко, – что тогда будет? Ужасная мысль! Лучше думать о чём-то другом. О, да, Няня сказала, что если человек чего-то очень сильно желает и молится об этом всем сердцем с того момента, как священнослужители покинули церковь, и до их возвращения, это желание обязательно сбудется. Я принялась молиться, закрыв глаза и затаив дыхание, пока у меня от этого не закружилась голова, о том, чтобы в меня влюбился красивый юноша – пожалуйста, Боже, о, пожалуйста, пожалуйста …
Одиннадцать тридцать, сорок пять, пятьдесят … пять, шесть, семь, восемь, девять … и БУХ! прогремела с Петропавловской крепости пушка, потрясая самые основы фантастического города, столь искусственно и ненадёжно возведённого над необъятным и вредоносным болотом, окружавшим Неву и Финский залив. В течение пары-тройки секунд здания вибрировали и дребезжали оконные стёкла, а затем наступила необычная выжидательная тишина, походившая на тяжёлое одеяло тумана … Повсюду – на улицах, в домах и храмах – люди замерли, бормоча: "Слышите, пушка", – и, стоя неподвижно, ждали … напряжённо ждали, вслушиваясь во все звуки …
И тут …
БОМ-М-М! загудел гигантский басовый колокол Исаакиевского собора, и его чудесный голос, величественно наполнивший неподвижный и немой полуночный воздух, сделал затем многозначительную паузу, прежде чем прозвонить снова, будто ожидая, когда столь могучий звук, прокатившись над куполами, шпилями и крышами города, долетит до отдалённых предместий и всё дальше, дальше, за болота и леса, к Финляндии и Северному полярному кругу.
"Христос Воскрес!" – радостно вскричал владыка, стоя на пороге церкви, двери которой теперь были широко распахнуты.
"Воистину Воскрес!" – отозвалась паства, и слово "воистину" прозвучало как шелест ветра в сосновом бору, напомнив мне о Вальдемаре До и его дочерях из сказки Андерсена.
Крестный ход двинулся к алтарю, хористы пели: "Христос Воскресе", – и их голоса странным образом разделялись, пока они шли попарно мимо меня, – сначала высокие дисканты мальчиков звучали тонко и пронзительно, а под конец басы гудели, словно аккомпанемент, сыгранный без основной мелодии …
"Христос Воскрес!" – снова воскликнул владыка.
И опять ответом ему был звук, похожий на свист ветра в кронах сосен.
В следующие минуты меня уже трижды целовали Мама, Вера и Папа, который успел перейти на нашу половину, а затем и Ванька с Танькой. Я не уставала кричать: "Воистину Воскрес!" – и получила подарочные яйца: фарфоровое с золотом от Мамы, серебряное от Папы, синее эмалевое от Веры и обычное куриное, выкрашенное в красный цвет, от Ваньки, который прошептал: "Надеюсь, оно протухло и будет вонять!"
Теперь уже по всему городу звонили церковные колокола; хор пел без остановки, и это больше походило на речитатив, чем на песнопение; пушка громыхала не переставая, и повсюду люди обнимались, восклицая: "Воистину Воскрес!" – и обмениваясь яйцами.
Когда первая короткая служба завершилась, мы не стали дожидаться следовавшей за ней долгой, а поспешили домой. Я остановилась за ширмой из зелёного сукна, чтоб надеть свои красные панталоны, и мы спустились по лестнице в вестибюль, где и подождали, пока швейцар не произнёс нашу фамилию при появлении у дверей нашего ландо. Наконец-то это произошло … Мы двинулись в сторону дома. По улицам шли люди, неся зажжённые свечи, куличи и пасхи, которые теперь были батюшками освящены. Город сверкал огнями, а воздух был наполнен звоном церковных колоколов и радостными криками.
Дома я впервые поприсутствовала на пасхальной вечеринке. В ярко освещённой столовой необычно длинный стол, протянувшийся от одного конца помещения до другого, был уставлен цветами и разнообразными блюдами: всяческими закусками, икрой, селёдкой, грибами, винегретом, форшмаком и студнем … запечённой ветчиной, телячьей ножкой, бараниной, галантином, заливной рыбой, молочным поросёнком, курами, утками и индейками … тарелками с ярко раскрашенными яйцами вкрутую и небольшими чашами крупной соли, специально запекавшейся в духовке и всегда подававшейся к этим яйцам. А ещё различные сорта вина в хрустальных графинах; знаменитая пасхальная баба – высокая сладкая выпечка с миндалём и глазурью; кулич – ещё одна сладкая выпечка, но не такая высокая, как баба, и приготовленная с цукатами, изюмом, миндалём и лимонной цедрой; и, наконец, самое главное лакомство, венец пасхального стола – белоснежная и прекрасная пасха, по форме напоминавшая пирамиду, с буквами Х.В., означавшими "Христос Воскресе", по четырём её сторонам, сделанная из творога, сметаны, яиц, сахара, сливочного масла и миндаля.
При виде такого количества вкусного мои глаза разбежались, и Ванька с Танькой стали радостно и громко отпускать комментарии по поводу "отвратительно жадного выражения на лице Тамары" и что "она думает только об одном: 'В каком порядке мне всё это слопать?'"
И они оказались правы … Я пробовала, я ела, я набивала рот, я обжиралась … но так делали и они, так поступали все … Я чу́дно проводила время.
Внезапно, в разгар моего гастрономического веселья, я услышала обращавшийся ко мне голос Мамуси: "А теперь, Душенька, беги и, как примерная девочка, ложись спать. Давно пора. С тебя хватит", – сказала она нежно, но твёрдым тоном, означавшим, как все мы знали, что повеление было окончательным и его следовало безоговорочно исполнять.
И снова я произнесла как можно более покорно: "Хорошо, Мамуся, я пойду сию же секунду", – стараясь изо всех сил, чтобы это прозвучало вежливо и почтительно, хотя внутри вся кипела от огорчения и раздражённо думала: "Вот так всегда! Идти в постель, когда я так наслаждаюсь … идти в постель … ложиться спать и пропустить весь праздник!"
Тем не менее я послушно, пусть и несколько неспешно, пошла по коридору в свою комнату, где, как мне было прекрасно известно, меня уже дожидалась моя старая Няня – на этот раз с фарфоровым пасхальным яйцом, на котором была нарисована сцена Воскрешения.
"Христос Воскрес!" и "Воистину Воскрес!" – троекратно обнявшись, воскликнули мы, и потом я вручила ей свой подарок – ужасное яйцо, слепленное из розового и белого сахара, которое она искренне назвала "прекрасным".
Я, набивши в себя пасхальной снеди,
