ошибся.
— В чем?
— Я с первого дня понял, что он — не тот, кем себя выдает.
Он старательно подбирал слова без буквы «з». Но никто из четверых этого не замечал. Счастливые люди редко что замечают.
— Почему? — спросил все-таки заинтересовавшийся Санька.
Тимаков уже выпустил его из своих начальственных объятий и тоже вопросительно смотрел на Андрея. Ждал ответа и Сотемский. Лишь Павел, отвернувшись, изучал испуганное лицо Золотовского, который сидел у стены и боялся пошевелить наручниками, впервые в жизни сцепившими кулаки на его пухлом животике. Казалось, что только Павлу из них четверых неинтересен рассказ Малько.
— Я тогда, в троллейбусе, уже кое-что понял, — пояснил осторожно присевший на край стула Андрей. — Ты не впрыгнул в переднюю дверь, хотя она была к тебе ближе, чем средняя.
— Ну и что? — уже не понял Санька.
— Человек из провинции, тем более бывший осужденный, так бы не сделал…
Он обошел слово «зек», удачно заменив его на «осужденного», и с облегчением вздохнул.
— Почему? — все-таки не соглашался Санька. — Почему не мог?
— Ты явно жил до этого в столице. Здесь не привыкли входить в переднюю дверь троллейбуса. Она чаще всего или закрыта, или открыта на выход…
— Молодец, — похвалил Тимаков.
— А потом… потом, — сделал вид, что не услышал его Андрей, — я увидел, как после записи в студии ты надевал кепку. Штатские люди так не надевают. Они ее накидывают. А ты аккуратно примостил. Будто фуражку. Ровненько-ровненько…
— Поэтому ты меня и разбудил одного?
— Да, именно поэтому. То, что внутри сейфа и внутри компьютера, для тебя было не менее важно, чем для меня…
— Это ты ошибаешься, — радостно сообщил Павел и поправил бинт на горящей щеке. — Он здесь уже побывал до тебя.
— Вре-о-ошь, — прохрипел Золотовский. — Сигнализа-ация…
— А зачем по ночам сюда ломиться? — постоял за друга Павел. — Он днем после съемок клипа сюда заскочил. Правильно?
Санька нехотя кивнул.
— Лось впустил его. Башлыков прошел в приемную и секретаршу не застал. Сунулся в кабинет, а там — пусто. И компьютер включен. На экране — кое-что интересненькое. И он рискнул. Взял и скопировал все бухгалтерские файлы, а заодно и списки курьеров. В сейф даже лезть не нужно было.
— Не может быть, — простонал Золотовский.
— Может, — огрызнулся Санька. — Ты в одной из комнат за белой дверью с Венеркой развлекался. Слишком уж громко она стонет. Я когда мимо шел, услышал. Ей бы не в певички идти, а в артистки…
— Стер-р-рвец!
— Я тут, Станислав Петрович, вспомнил про телефонный жетон, — обернулся Санька к Тимакову. — У меня ж он всего один был…
— Ничего. Хватило и одного. Хотя, если честно, брать банду я намеревался через пару суток. Хотел посмотреть на реакцию Клыкина…
— Клы-ык? — удивленно прохрипел Золотовский. — И он против меня?
От его выставочной прически не осталось и следа. Крашеные волосы разметались по лысине, уже не в силах ее замаскировать, а мешки на подглазьях набухли до размера крупной сливы. Да они и были синими, будто слива сорта ренклод.
— С-сучара Клык! Подсунул гаденыша и сам…
— Мне дал письмо Косой, — напомнил Санька.
— Косой — пешка, — с видом знатока пояснил Сотемский.
Он последним из всех присутствующих видел Косого и Клыка и от этого ощущал себя носителем самой главной истины.
— Идею отмывания наркоденег через шоу-группу раскрутили Клык и Серебровский, он же — его бывший сокамерник Сребрянский.
Павлу опять захотелось провалиться под пол. Доверившись районному ЗАГСу, где был зарегистрирован три года назад брак Серебровского, он не стал копать глубже. А если б копнул, то где-нибудь в архивах Душанбе, бывшей столицы бывшей союзной республики, отыскал бы запись о том, что Сребрянский сменил фамилию на Серебровский. Границы новых стран СНГ спасли многих преступников и чуть не спасли Серебровского.
— Золотовский, он же — Марута Федор Федорович, был взят в дело сразу, — продолжил ликбез Сотемский. — Но на правах чернорабочего…
— Вре-о-ошь, — прохрипел от стены Золотовский и, звякнув наручниками, отер тыльной стороной ладони пот со лба.
Санька с удивлением посмотрел на его лоб. В офисе было довольно свежо. Кондиционер, который не выключали даже на ночь, упрямо гнал и гнал вовнутрь комнаты свежий, со льдинкой, воздух.
Остро блеснувшие печатки на пальцах Золотовского уплыли вниз, к животу. Бородавка на его массивном подбородке подер-галась-подергалась, но все-таки разрешила губам произнести то, что так тревожило бывшего продюсера:
— Я не был чернорабочим. Я не был пешкой. Это ложь. Я…
— Ну, может, и не чернорабочего, но самую грязную работу, в том числе транспортировку наркотиков и бухучет по отмыву денег, вел он. А Косой вообще в дела не лез. Ему хватало помощи брата. Хотя она была довольно мнимой…
— Не ври. Я помогал ему. Я…
— Только сменой зоны строгого режима на общак.
— Это уже много.
— Не знаю. Может быть.
Грохоча стальными каблучищами по узорчатому паркету, в кабинет вошел коренастый омоновец с маской на лице, сквозь щель изучил всех стоящих, сидящих и лежащих и безразличным голосом доложил, обращаясь к Тимакову:
— Товарищ подполковник, поступил доклад: Серебровский и Кошелев взяты на квартирах!
АПЛОДИСМЕНТЫ, АПЛОДИСМЕНТЫ…
Служебные кабинеты — самые скучные помещения на Земле. От вида канцелярских столов, угрюмых сейфов и запыленных компьютеров зевота тут же тянет скулы, а глаза сами собой вскидываются на часы. Если на них уже горит «09:01» или «10:01», значит, рабочий день стал на целую минуту короче. И на душе чуть легче.
У Саньки на руке часы уже показывали «09:02». Но он не подумал о минутах. До этого у него рабочий день состоял из круглых суток, и он утратил ощущение жадности к теряемым на работе часам жизни.
— А Пашка где? — пожав руку, спросил он Сотемского.
— Пошел зуб рвать.
— Бедняга. Его пора по телевизору показывать детям. Чтоб меньше сладкого ели.
— А он его и в детстве не ел.
— Тогда не надо показывать.
— Шеф не может понять, откуда у этого вшивого ди-джея Кошелева служебный номер телефона Пашки. Ты как думаешь?
— Служебный? — удивился Санька. — А что, его так сложно добыть?
— Добыть-то все можно. Даже атомную бомбу. Не ясно только, зачем?
— Кошелев мог взять его у Кравцовой, — предположил Санька. — Я так понял из разговора шефа, что они с Лосем приходили к ней на Тушинский рынок.
— Гениальная идея! — подпрыгнул на стуле Сотемский. — Так ее и зафиксируем в тексте!
— Фиксируй!
Подойдя к стене, увешанной фотографиями, Санька достал из кармана красный пластиковый шестиугольник и вставил его в мозаику. Цветок на ней стал намного лучше. С его лепестка будто бы стерли грязь.
— Хорошие
