к нам не особо повлиял ни на Ваньку, ни на Таньку, так как они уже были взрослыми и жили своей жизнью, но меня он, безусловно, расстроил.
В ту пору девятнадцатилетняя, "царственно рослая и божественно белокурая", Бэй была красивой девушкой медлительного, томного типа, с виду доброй и покладистой. "С виду", потому что под этой личиной кроткого и нежного добродушия, которую, казалось, ничто и никогда не могло надорвать, скрывалась холодная и расчётливая железная воля.
"Именно так" было её любимым выражением, и независимо от того, какое мнение и кем высказывалось, та мило улыбалась и бормотала: "Именно так", – всегда соглашаясь наедине с каждым, всегда заставляя того, с кем сейчас разговаривала, чувствовать, что он абсолютно прав. Для неё не имело никакого значения, что через минуту она соглашалась с кем-то ещё, сказавшим прямо противоположное.
"Именно так", – тихо подтверждала она с задумчивой ноткой томности в её мягком голосе, которая сильнее, чем любое разумное высказывание, передавала её искреннее восхищение теми словами мудрости, кои она только что услышала.
"Необычайно умная девушка", – таковым было всеобщее единодушное мнение после беседы с ней тет-а-тет. Но она требовала только тет-а-тет, несомненно, понимая, сколь опасным было произносить своё знаменитое "именно так" на публике. В таких случаях бо́льшую часть времени она молчала, хотя в её выразительных голубых глазах читалось глубокое благоговение перед всеми собеседниками в целом.
Тем не менее если она замечала, что над кем-то подтрунивали или им пренебрегали, то немедленно вставала на сторону большинства. После этого она с несчастным примирялась в очаровательном, интимном тет-а-тет, со смехом объясняя, что "нежное поддразнивание" являлось просто забавой.
"В конце концов, ведь никогда точно не знаешь … – позже по секрету поделилась со мной она. – Помнишь, Тамара, старую пословицу: 'Не плюй в колодец – пригодится воды напиться'?".
Будучи на три года старше меня и гораздо более искушённой, она, казалось, получала огромное удовольствие, "открывая мне глаза на жизнь", как она выражалась. Привыкшая к грубоватому обращению со мной Ваньки и Таньки с их дразнилками и розыгрышами, я не могла понять "мягкости" Бэй и в глубине души ей не доверяла, хотя в то же время мне льстило, что она относилась ко мне как к взрослой и равной себе.
"Девчушкин", – ласково звала она меня и услужливо предлагала вымыть мне волосы с яйцом и ромашкой, дабы "сделать их немного светлее", и припудривала мой блестящий носик, и втирала немного румян в мою оливковую кожу.
"Ты такая смуглая, дорогая, – со смехом говорила она, обняв меня и в то же время самодовольно поглядывая поверх моей головы на своё отражение в зеркале. – Любому видно, что ты немножко цыганочка, благослови тебя Господь. На самом деле я тебе завидую. Я устала от своей светлой кожи и золотистых волос". Когда она произносила эти слова, её голос звучал очень мило и по-доброму, и всё же неким образом я чувствовала, что она любила свою светлость и презирала мою смуглость. И она всегда напоминала мне прекрасную мраморную статую богини Юноны, Венеры или Дианы, поскольку черты её лица были прямыми и классическими, а платья – неизменно "драпированными", точно облегая её великолепную фигуру. Но лучше всего она выглядела по вечерам, когда надевала своё любимое платье из белого атласа с жемчугом.
В самый первый день, который у нас провела, она услышала, как кто-то упомянул Гришу, и заметила, что я покраснела. Она нежно меня приобняла и отвела в сторонку.
"Дорогая, ты вся пунцовая, – прошептала она, – но никто, кроме меня, этого не увидел. Встань-ка ко всем спиной, а я тебя загорожу, пока ты будешь приходить в себя. Давай, расскажи мне всё об этом Грише – кто он такой?" И внимательно выслушала моё восторженное повествование, поглаживая меня по руке. Когда же я закончила, она слегка присела в реверансе. "Ага, кто-то скоро станет княгиней Тамарой Кануссиной, – игриво воскликнула она. – Поздравляю, мой милый Девчушкин".
К моему недовольству, так как я считала, что это к несчастью, она добавила, что станет моей подружкой невесты и крёстной матерью моего первого ребёнка. В конце концов, Гриша даже ещё не сделал мне предложения – какой смысл был в таких разговорах? Я незаметно сложила пальцы в цыганский жест, отгонявший угрозу неудачи, и поспешно заговорила о чём-то другом. Она посмотрела на меня удивлённым взором и заметила: "Суеверная? Что ж, хорошо, дорогая, мы больше не будем касаться этой темы".
Через пять дней Гриша пришёл на ужин. По такому случаю Бэй надела своё белое атласное ниспадающее платье ("О, просто старая тряпка, Девчушкин") и, подобно греческой богине, обернула свою длинную золотистую косу вокруг красивой маленькой головки. Её прекрасные черты, холодные и спокойные в своём совершенстве, казались даже более классическими, чем прежде, и только голубые глаза сияли скрытым огнём.
Она вошла медленно, эффектно, когда все собрались в гостиной перед ужином, и я тут же услышала, как Гриша ахнул: "Боже милостивый, кто эта красавица?" Мы ведь только что разговаривали, и он, как обычно, склонясь надо мной и заглянув мне в глаза, пробормотал: "Милая Вы моя крошка". И вот через секунду я была забыта. Он с изумлением уставился на Бэй, которая, мягко улыбаясь, к нему подплыла.
"Я так много о вас слышала", – промолвила она, глядя на него с нескрываемым восхищением, после того как он низко склонился над её длинной и безвольной рукой. На мгновение они оказались лицом к лицу – потрясающая пара: он смуглый и статный и она вся бело-золотая. Он что-то ей тихо сказал, и она с улыбкой ответила: "Именно так".
И он повёл её к ужину, а мы с Ванькой последовали за ними.
"Не позволяй нашей дражайшей кузине выставлять тебя дурой, – прошептал он, слегка пожав мне запястье. – Может, для кого-то она и похожа на лебедя, но для меня она всего лишь лапчатая гусыня с гумна. Мягкая и нежная снаружи, а на самом деле жёсткая, как матрас, набитый орехами. Я всегда мог раскусить её уловки. И ты, моя девочка, сумеешь за себя постоять, и помни, что, несмотря на свои нелепые манеры, ты и сама не так уж дурна собой".
Но когда мы проходили мимо зеркала в холле, я себя увидела – маленькую и смуглую, со столь забавной оливковой кожей и облаком чёрных волос. "Совсем как простая цыганка по сравнению с великолепной золотистой красотой Бэй", – безутешно подумала
