мать.
И мне, как всем, слезой омытыми
Глазами улыбалась ты,
Когда с ногами перебитыми
К тебе я полз из темноты,
И умирал, и вновь выглядывал
Тебя средь чёрного огня,
Покамест санитар укладывал
Назад, на простыни меня.
И ты, единственная, дальняя,
Не знала, что, сгорев дотла,
В бреду палаты госпитальная
Одной тобой всю ночь светла.
16 августа 1943,
Поречье
«Своей любовью хвастая…»
Своей любовью хвастая,
Иль не скрывая попросту,
Красивая, глазастая, —
Любила впрямь иль попусту?
А он, хлебнувши досыта
Всего, чем крепко мужество,
Шептал в бреду про косы те,
До твоего замужества.
В том не было бессилия —
Одна мечта заветная.
А над его могилою —
Фанерка незаметная.
Не знаю мужа нового,
Но помню друга старого,
Нет ни упрёка строгого
И ни прощенья малого.
Те письма – я их читывал —
Писала ты по совести?
Теперь сама рассчитывай
Всю цену этой повести:
Любовь? – Сто лет прождёшь его,
Не видя света белого,
А коль не будет ничего,
То ничего и не было.
«Я люблю тебя тою любовью…»
Я люблю тебя тою любовью,
Для которой все меры малы —
Дыба,
Плаха ли,
Пуля в межбровье,
На ногах —
До костей —
Кандалы.
И во имя ликующей муки —
На поруки? —
Не надо! Назад —
В ад,
За тихий твой,
За близорукий,
Словно только приснившийся
Взгляд.
Что мне делать
Без этой неволи,
Где и чем
Свою душу согреть? —
Нет, когти моё сердце
До боли,
Прикажи,
Повели умереть!
Так и лягу,
Не муж и не мальчик,
Отщепенец,
Простак и мудрец,
Помыканием
Тысячи мачех
Изуродованный вконец.
Но тебя,
Как Спаситель – Иуду
За терновый венец и за кровь,
Никогда, никогда не забуду,
Моя злая,
Земная любовь!
Групповой портрет редакции газеты «Фронтовая правда».
Среди присутствующих: поэт П. Шубин, корреспонденты А. Чаковский и М. Эдель
Первая конференция уральских писателей. Декабрь 1948 г.
В гостях у Павла Петровича Бажова
Декада казахской литературы. 1949 г. Москва
У гроба Павла Шубина в почётном карауле: Анатолий Софронов и Алексей Сурков
Выходила на берег «Катюша»
«Катюши» Днепр на много вёрст
Перекрывают вперекрёст.
В Днепре, у Киева-столицы,
Кипит вода, шумит волна.
И пузыри пускают фрицы,
Пытаясь выпрыгнуть со дна.
Как говорится, на мази
Купанье фрицев на Руси.
3 октября 1943
Поможем!
Сегодня стукнул ровно год,
Как Геббельс день и ночь орёт:
«Мы не бежим – наоборот,
Мы сокращаемся… частично.
Тикая задом наперёд,
Солдаты, мы сжимаем фронт,
И ноги сотни наших рот
Протягивают… эластично».
Чтоб Геббельсу не обижаться,
Поможем, братцы, брехуну
И всем полкам немецким вжаться
В могилу. В общую. В одну!
17 октября 1943
Сталинский закон
Мы не правом железа и стали,
Восстающим над прахом племён, —
Кровью сердца в веках начертали
Человеческой Правды Закон,
Чтобы в братстве великих и равных
Всех наречий народы слились;
Гордый честью земель наших славных
Мы стоять за него поклялись.
И послушные слову Закона,
В грозный час небывалой войны
Встали под боевые знамёна
Многоликой державы сыны.
Всевеликого братства во имя,
Пуще жизни свободу любя,
Мать-Отчизна, сердцами своими
Мы закрыли от смерти тебя.
4 декабря 1943
«Ночами на заснеженном разъезде…»
Ночами на заснеженном разъезде
Тысячевёрстной шири тишина,
И в тусклом свете северных созвездий
Лишь сердцем даль дремучая слышна;
Мне грезится тогда моя страна —
Из скифской тьмы до питерских предместий —
Века веков… И ты – со мною вместе —
На жизнь и смерть подруга и жена.
4 января 1944,
Разъезд № 9 под ст. Неболчи,
Волховский фронт
«Мне не дано удела страстотерпца…»
Мне не дано удела страстотерпца,
Ни злым, ни гордым быть не суждено,
Но стих звенит стрелой пернатой в сердце
И, радуясь, кровоточит оно;
И, вслушиваясь в собственную муку,
Встаёт на бой перед вселенной всей,
Жестоким го́дам отдано в поруку
За всех живых – друзей и не друзей.
А дни бегут игрой далёких зарев,
Начни считать – концов не соберёшь,
За чьи грехи полжизни разбазарил,
Прохожим людям отдал ни за грош.
Всё было, всё! И юность не искала
Ни славы про запас, ни барыша,
И в сумерки ночей на дне бокала
Заглядывала пристально душа.
Там пе́тлю мастерил самоубийца,
В табачном
