на краю чего-то очень большого и серьезного.
Был вечер, начало восьмого. Ада все еще работала в Небесном доме – я знал, что она там одна. Сам я после рабочего дня завернул в Большой дом, чтобы захватить там еды, отвезти ей и поужинать вместе. Сегодня мы с ней еще не виделись.
Я упаковывал бутерброды, чипсы, мармеладные колечки со вкусом дыни, пару банок диет-колы, когда на кухню вошел папа. В полном ковбойском облачении, даже не сняв свою знаменитую черную шляпу.
– Уэстон, – сказал он, – найдется у тебя минутка?
– Вообще-то я собирался поужинать с Адой… – начал я, но папа поднял ладонь.
– Я тебя долго не задержу, – сказал он. – Обещаю.
Я кивнул и приготовился слушать. Он выдвинул себе стул и сел за стол.
– Когда я решил построить этот дом, – начал папа, обведя широким жестом стены вокруг нас, – то, честно тебе скажу, прежний Большой дом хотел попросту сровнять с землей.
Такое начало меня удивило. Сколько я себя помнил, папа очень бережно относился ко всем старым строениям на ранчо. Для него было важно не строить новое, пока можно пользоваться старым, и не оставлять заброшенные постройки в небрежении только потому, что это проще и дешевле, чем за ними присматривать.
– Но так и не смог решиться, хоть воспоминания об этом доме были не самые радостные, – продолжал отец. – Но ты, Уэстон – ты смог разглядеть в нем то, чего не видел я. И я так тобой горжусь!
С этими словами он вытащил из кармана своей джинсовой куртки и положил передо мной бумажный конверт.
Я взял его в руки.
– Что это? – спросил я, вскрывая конверт.
– Договор дарения, – ответил он.
Я застыл на месте. Верно ли я расслышал?
– Договор дарения? – повторил я медленно, не уверенный в том, что правильно его понял.
– На твое имя. На этот дом и пятнадцать акров вокруг него.
Что-то сжало мне горло. Я стиснул конверт в руках.
– Пусть у тебя будет личный уголок «Ребел блю» – твой, и только твой.
Слезы защипали мне глаза.
– Ты серьезно? – перепросил я дрожащим голосом.
– Если бы моя жизнь шла по плану, «Ребел блю» никогда не стало бы моим, – сказал папа. – А жизнь без «Ребел блю»… зачем она вообще нужна? Рано или поздно, – продолжал он, – ранчо унаследует Август. И станет здесь отличным хозяином.
Я молча кивнул. Все верно: я никогда не хотел владеть «Ребел блю» – это мечта Августа. Но мне хотелось быть частью «Ребел блю».
– Но и ты заслуживаешь своего уголка на этой земле.
Я медленно открыл конверт, достал из него бумаги, на которых стояло мое имя. Все правда: Небесный дом теперь мой! Я поднял глаза к потолку, пытаясь сморгнуть слезы.
Наконец-то исполнилось мое заветное желание. Доказать себе: я способен на то, чем и я сам, и мои родные будут гордиться.
– Спасибо, папа! – вот и все, что мне удалось выдавить. – Это… это просто… спасибо!
– Я горжусь тобой, Уэстон, – с хрипотцой в голосе ответил он. – И мама тобой бы тоже гордилась.
Черт, это выстрел прямо в сердце! Он что, хочет, чтобы я разревелся прямо у него на глазах? Я знал, что отец упоминает маму лишь в самых серьезных случаях.
Несколько мгновений мы оба молчали; мне нужно было пережить этот миг, и папа, должно быть, это понимал. Затем он кивнул в сторону еды, собранной мною для Ады.
– Ладно, – сказал он, – иди, не заставляй девушку ждать.
Я улыбнулся. Повторять это дважды ему бы точно не потребовалось!
Когда я вошел в Небесный дом, Ада снимала полиэтилен с большого зеркала, только что повешенного на стену в гостиной. Даже полиэтилен не мешал заметить, что с зеркалом комната выглядит намного просторнее.
Дом был прекрасен – но его красота бледнела рядом с красотой Ады Харт, в черной майке-безрукавке и линялом комбинезоне.
В зеркале она увидела меня, и ее отражение улыбнулось моему. Только мне Ада улыбалась так тепло и открыто – и как же мне это нравилось!
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– Вот, ужин тебе принес, – ответил я, показывая ей пакет с едой.
– А от чего улыбка шире лица? – поинтересовалась она. Я поставил пакет на пол и подошел к ней сзади. – Серьезно, – продолжала она, – по-моему, у тебя сейчас щеки треснут.
Я обнял ее за талию, и она прижалась ко мне. Я поцеловал ее в плечо – прямо в одну из татуированных розочек.
– Просто я счастлив, – ответил я.
Достал из заднего кармана конверт, протянул ей. Прищурившись, она взяла у меня документ. Я видел в зеркале, как она развернула договор, начала читать – и глаза у нее изумленно и радостно расширились.
– Ух ты! – воскликнула она. – Уэст, я так за тебя счастлива! – Глаза ее сияли почти ослепительным светом.
Я покрыл ее плечо и щеки быстрыми поцелуями, потом сжал за бока – и она взвизгнула и дернулась, пытаясь вырваться.
– Уэст, щекотно же! – воскликнула она, задыхаясь от смеха.
Боже, как же здорово слышать от Ады свое имя! Я провел ладонями вдоль по ее телу; и, когда наши взгляды в зеркале снова встретились, что-то изменилось. Я вдруг очень ясно осознал, что прижимаю к себе самую прекрасную женщину на свете и что грудь ее бурно вздымается.
Мы не сводили друг с друга глаз. Мои руки замерли у нее на бедрах; миг спустя я притянул ее к себе вплотную, чтобы она ощутила силу моего желания. Ада изумленно расширила карие глаза, приоткрыла рот.
Я скользнул ладонями выше, обхватил груди, сжал – без этого просто не мог! – а затем отстегнул сперва одну лямку комбинезона, потом другую. Лямки упали с плеч. Я стянул с Ады комбинезон, под конец присев, чтобы она смогла через него перешагнуть.
Господи, какая же у нее офигительно нежная кожа! Поднимаясь, я легонько провел пальцами по внутренней стороне ее бедра – и с удовлетворением ощутил мурашки. Добравшись до края ее майки, стянул ее через голову и бросил на пол.
Скользнул пальцами под резинку трусов, по-прежнему глядя на ее отражение в зеркале. Лицо у Ады уже пылало, взгляд остекленел.
– Ты меня искушаешь! – прошептал я.
Она повернулась ко мне лицом. Скользнула руками под футболку – и я едва не подпрыгнул. Опять эти ледяные руки! Ада понимающе улыбнулась.
– Хочешь отметить свое приобретение? – игриво спросила она, хотя выпирающий из-под ширинки бугор лучше всяких слов сообщал о том, чего я хочу.
– Боже, еще как! – простонал я.
Ада царапнула меня ногтями по спине. Я положил руку ей
