идеальную мишень для расхитителей гнезд, а значит, шанс быть ограбленным у соловья наибольший среди всех мелких птиц. Рост численности вида с подобными характеристиками – в любом случае крайне медленный – возможен лишь при условии обеспечения самой полной защиты на протяжении всего гнездового периода. Под полной защитой я подразумеваю охрану от двуногих варваров, от диких животных и от прочих разрушительных факторов, перед лицом которых мы сегодня бессильны.
Это значит, нам предстоит большая работа по коренному изменению привычек деревенских мальчишек, а также по выработке нового отношения к конкретно данному виду, которое было бы настолько же действенным, как известное отношение к нашей родной, свойской вездесущей малиновке. Звучит как утопия, но эта утопия реальна, и, мне кажется, она уже прокладывает дорогу к умам наших юных «сельских вандалов», причем множеством способов и с помощью множества «агентов влияния»: возросшего и с каждым днем возрастающего числа любителей природы (и, отдельно, животных), которые в малых городах и деревнях становятся своего рода столпами общественного мнения; общественных объединений, таких как Защита птиц, Селборн[43] и других подобных организаций; повсеместному повороту деревенских школ лицом к родной природе; а также хорошему притоку дешевой природоведческой литературы для детей. Книги, которые печатаются сегодня, стоят такие копейки, что доступны даже детям из самых бедных семей, при этом, несмотря на низкую цену, они отличаются исключительно высоким качеством текста и полиграфии, а порою также точными и качественными иллюстрациями. Пролистывая за год целую кипу подобных изданий, я нет-нет да и вспомню об одном юном вандале в другом полушарии, у которого не было книжек, способных наставить и воодушевить.
Но, помимо действия положительных факторов, перечисленных выше, у меня есть другая, полагаю, более веская, причина думать, что в умах деревенских мальчишек совершается поворот в сторону интереса и любви к птицам, постепенно выводящий их из разряда разрушительных факторов. Проводя значительную часть времени в сельской местности в самых разных уголках страны, я завел привычку знакомиться с детьми и входить в доверие к деревенским мальчишкам с целью выведать их чувства и намерения по поводу птиц. Так вот, в последние годы я стал замечать, что характер их отношения к пернатым братьям изменился – в нем появилось что-то новое, что-то более гуманное и мягкое. Свои выводы я основываю еще и на том духе, которым проникнуты сочинения участников конкурса «Птица и Дерево», учрежденного Королевским обществом охраны птиц. За последние четыре-пять лет мне довелось прочитать несколько сотен этих сочинений, в каждом из которых юный автор, основываясь на личных наблюдениях, описывает выбранный им вид птицы; и неизменно такое чтение было для меня бальзамом на душу – столь часто школьники вкладывают в эти сочинения всё свое сердце. Даже сквозь самые слабые пробы пера, которые и сочинениями-то не назовешь, буквально глядят их горящие глаза. А теперь представьте себе деревенского мальчика или девочку, которым, пускай, десять, двенадцать, ну тринадцать лет, которых посадили за стол перед листом чистой бумаги и дали простое (с нашей точки зрения!) задание: за один час изложить свои наблюдения за выбранной птицей в виде сочинения, в котором было бы самое главное; ах да, им еще напомнили, что они счастливые представители девятки лучших, что глаза всей деревни устремлены на них, что они должны приложить все усилия, чтобы защитить честь школы. Так себе условия, и тем не менее дети показывают блестящие результаты, поскольку, как я уже сказал, они вкладывают всё свое сердце; и как отрадно, читая их работы, понимать, что наблюдение за птицей не только поощрило интерес ребенка к природе в целом, но и научило смотреть на птицу по-новому – с желанием ее сохранить. И можно смело сказать, что, сколько бы школьных знаний ни повыветрила из памяти взрослая жизнь, этот новый урок дети не забудут никогда, а в свое время, сами став родителями, преподадут его своим детям.
Из всех предпринимаемых усилий по сохранению птичьего мира нашей страны именно эта работа с детьми вселяет в меня наибольшую надежду, позволяя верить, что соловей – этот бриллиант в сокровищнице наших птиц – не только не потеряет в числе, но размножится и расширит свои владения.
Глава ХХIV. Пастор и последние вóроны
Приходской священник в Итчен-Эббасе
Эпитафия Уильяму Ниву
Воспоминания приходского священника
История с призраками
Дань восхищения вóрону
Последние вороны в Авингтоне
Подвиги лесного альпинизма
Как вóроны-родители травят своих прирученных детей
Старосветского приходского священника – явление столь же доисторическое, как сельский церковный ансамбль или оркестр, – всё еще можно случайно встретить, «доживающего свой век» в отдаленных уголках страны, по крайней мере, один такой еще пару лет назад служил в Итчен-Эббасе – прелестной деревушке на берегу реки Итчен, в нескольких милях к северу от Винчестера. Чтобы не задеть ничьих чувств, поспешу заверить читателя, что во всем остальном, кроме своего пастора, эта деревня выглядит вполне современной. Устроившись как можно ближе – шла воскресная утренняя служба, и у меня была возможность увидеть и услышать его во всех подробностях, – я был с первых секунд поражен его причудливой внешностью и манерами: он был занесенным сюда обломком старого мира, обломком, режущим глаз и нарушающим гармонию, но, учитывая бездушность и механистичность той гармонии, которую представляет собой церковная служба, этот маленький изъян был даже во благо.
Этим изъяном был тщедушный высохший старик с беспокойными черными ястребиными глазками, белой бородой и черным пилеолусом на седой голове. Своей пронзительно-надрывной манерой речи он напоминал гемпширского фазана, но получалось так, что это был единственный хорошо различимый и четкий голос над сбивчивым бормотанием паствы, очевидно не желавшей тянуть и страждущей закончить с тягомотиной публичного поклонения как можно скорее. Когда читались Псалмы, я решил, в качестве опыта, проговаривать слова самой быстрой скороговоркой, на которую только был способен, бросаясь тараторить всякий раз, когда священник замолкал, и всякий раз я приходил к финишу на несколько слов позже местных прихожан. Оно и понятно: куда чужаку, привыкшему к совершенно другому стилю, против многолетних тренировок? Но старый пастор ни разу не позволил увлечь себя потоку. Его отец когда-то наставил его: «Веди размеренно!», – и он вел размеренно до конца каждого псалма, как того требует традиция: высоким и четким, при этом дрожащим голосом, взвешивая и отчетливо произнося каждое слово, каждый слог, приходя к финишу в торжественном одиночестве во многих словах позади своей паствы. Его овцы как бы брыкались и убегали от него, но он ни разу
