оттого, что он смотрит на него и остальных заговорщиков подобно автору произведения – тому всегда хочется приклеить на каждого персонажа ярлык, чтобы читатель мог без проблем отличать его от других, как цветные фломастеры в коробке. Правда, вот Большой Феодал уже явно перерос уровень, когда всю натуру можно определить одним прилагательным. В последнем акте проявил себя как герой в развитии, поставленный в новые для себя обстоятельства… Представился заголовок последнего номера «Вечернего Сан-Марино» накануне конца света: «Завтра Самый Последний День. Проверьте, не забыли ли вы сделать что-нибудь важное. Например, оформить подписку на нашу газету…»
Войдя в кухню, Титус остолбенел. Вместо карлика-повара у горящего очага стояла с чашкой в руке Лея. Лицо у нее было бледным, под глазами благородная чернота. Похоже, вообще не спала. Лея покосилась на его обноски, улыбнулась как-то через силу:
– Собрался обратно в монастырь?
– Пока даже не знаю куда, – честно ответил Титус.
Он молча сделал себе кофе, залив кипятком молотые зерна из висевшего над очагом чайника, и сел за стол, чувствуя то же самое стеснение, что и при мысли о потраченных на него Михаэлем деньгах.
– Что случилось в замке? Ты нашел перо?
Кажется, Лея спросила об этом лишь для того, чтобы с чего-то начать разговор.
– Да. Но оно больше не волшебное.
– Ты уверен?
– На все сто. Извини, что тебе пришлось зря вылезти из своего леса.
Лея улыбнулась – той самой лунной улыбкой, которую он видел три года назад.
– Я бы все равно из него вылезла, когда его залило бы водой. А так напоследок вышло интересное приключение. И очень приятное.
Она бросила на Титуса взгляд, который можно было понять только одним определенным образом. Наследник тут же под бородой начал краснеть, борода отчаянно зачесалась. Но романтический поворот разговора почему-то не увлек за собой. То, что еще вчера заставляло возбужденно трепыхаться сердце, сейчас отступило на дальний, весьма смутный план и, скорее, даже казалось неуместным. Он отвел взгляд и попробовал запить свою неуверенность большим глотком обжигающего кофе, который заставил его закашляться.
– Когда ты уходишь?
– Как только проснется Павлис. Надо бы с ним попрощаться. Думал даже написать письмо Марии о том, каким он был смельчаком. Может, они еще успеют до конца лета пожениться и провести счастливый медовый месяц.
Снова прежний взгляд, и снова Титус попробовал сбежать от него в свою чашку.
– Останься до вечера. Думаю, другие твои друзья тоже хотели бы с тобой попрощаться.
Титус вздохнул. Долгие проводы – лишние слезы. Перспектива провести вечер в компании соратников по неудавшемуся заговору казалась чем-то вроде приглашения на поминки.
– Твоей вины здесь нет. Откуда ты мог знать про перо? Но они рисковали жизнью. Причем в отличие от меня делали это впервые. Останься, пожалуйста.
Она не просила – приказывала, хотя говорила – видимо, намеренно – мягко, даже вкрадчиво. Приказывала смыслом сказанного: они отозвались на твой призыв, поверили тебе, пошли за тобой, а ты не способен даже сказать им за то спасибо. Пытаешься сбежать рано поутру. Если все на самом деле так безнадежно, надо собраться, честно объявить заговор не достигшим своих целей и распустить его.
Титусу вдруг и правда стало почти по-детски, до стесненного дыхания, стыдно. Он снова надолго закашлялся и отставил чашку в сторону.
– Хорошо. Ты права. Давай отложим все до завтра.
Лея не сдержалась, улыбнулась во все бледное лицо – то ли радовалась тому, что Титус остался, то ли своей победе. Напротив, в Титусе поселилось нехорошее предчувствие, что безжалостно ковыряло его до самого вечера. Казалось, что он уступил напрасно и неоправданно – задержка в городе на целый день украдет то время, которое уже целиком завещано рукописи. Хотя наследник еще не знал, о чем именно будет писать, он уже чувствовал в себе это желание, как поток воды, который вот-вот прорвет плотину и превратится в мощный водопад, что, падая с заоблачных высот, будет выделять в окружающее пространство непостижимую по своей мощи энергию. Для того нужно было совсем немного – поставить точку, подвести черту, остаться наедине с пером и рукописью.
«Ладно, всего один день, – в конце концов сказал себе Титус. – Черт с ним. Я и правда им многим обязан, пусть весь заговор выглядел с самого начала полной комедией и только Лея спасала его».
Когда около семи часов вечера Титус вошел в гостиную Михаэля и увидел заговорщиков, уже сидящих в полном составе за освещенным семисвечником столом, он тут же вспомнил, что кому из них должен и чего они никогда от него не получат. Михаэль – деньги за постой, а также ценный совет, что продавать, а что покупать накануне конца света. Шекспирус – сюжет новой пьесы со счастливым (трагическим) окончанием. Леон – достаточную для него львиную порцию острых ощущений. Павлис – руку и сердце желанной Марии. Марк – ответ на вопрос, как починить хромающую на пару колес мировую телегу. Он настолько погрузился в подсчет количества и веса собственных грехов перед ними, что не сразу заметил косые, напряженные взгляды, которыми его встретили. А когда заметил, не придал им особого значения. В конце концов, у вожака неудавшегося заговора мало шансов сохранить популярность. Да и собрались они по весьма невеселому поводу. Наследник уже открыл рот, чтобы выдавить из себя нечто прощальное, жалостливое и наполненное симпатией к соратникам, как вдруг понял, что все за столом смотрят не на него, а на Лею. Только она одна, уже не бледная, а почему-то с немного зловещим, подсвеченным красным светом очага лицом, глядела в его сторону. Титуса почти озарило, что именно сейчас произойдет, – и Лея, все-таки опередив его мысль, тихо, но жестко сказала:
– Отклей, наконец, свою ужасную бороду. Покажи нам настоящего наследника Сан-Маринского.
13. Возвращение наследника
Надо признать, сам Титус прежде не раз с удовольствием размышлял о том, что произойдет, узнай его соратники правду. Смаковал в воображении комическую сцену примерно такого свойства:
Литератор Шекспирус, зеленея больше обычного и стекая, подобно желе, с табурета:
– Ваше высочество! Брависсимо! Что за чудесный спектакль! Как тонко вы сыграли роль!
Павлис, хлопая глазами и работая челюстями в два раза быстрее, – благоговейное молчание.
Леон вытягивается во фрунт.
Ростовщик, достав из кармана монету, пытается сравнить профили, а потом незаметно улизнуть за дверь.
Марк – только он один – с лукавой усмешкой невозмутимо остается на месте.
Сам Титус, насладившись произведенным фурором:
– Ну-ну, друзья. Я не тот, за кого вы меня принимаете. Вернее, тот самый, настоящий.
