Но если вы действительно хорошо меня изучили, то должны бы знать, что подобные сомнения могут быть для меня оскорбительными!
Граф улыбнулся:
— Что ж, другого не ожидал, Алексей Николаевич… Но с этой минуты, все, что услышите, должно умереть вместе с вами!
Он вновь пригубил бокал вина.
— Сначала об одной истории. А история такова… Совсем недавно, в конце октября сего года, высочайшим повелением я был назначен руководителем Русской миссии во Франции. Перед отъездом в Париж государь принял меня в Ставке, в Могилеве. Разговор состоялся при закрытых дверях, с глазу на глаз, в его рабочем кабинете…
Внутри Листка екнуло — кажется, судьба вновь пересекалась с судьбой самодержца. Невольно придвинулся ближе, дабы в кабацком шуме не пропустить ни единого слова полковника.
— … Беседа длилась около сорока минут, — продолжал Истомин. — Его величество интересовало мое мнение о союзниках и противниках России. Однако в конце беседы император задал вопрос, глубоко ранивший мое сердце: он спросил, что я думаю о слухах, имеющих хождение в печати Парижа и Лондона, согласно которым и он, и императрица Александра Федоровна — немка по происхождению — желают заключить сепаратный мир с Германией.
— Сепаратный мир? — не поверил своим ушам Листок. — Как же такое можно? Надеюсь, вы убедили его величество, что это не так?
Игнатьев покачал головой:
— По всему видно, Алексей Николаевич, до окопов Русского корпуса мировые сплетни не доходят… И слава богу! Однако лгать своему государю я не мог; ответил, что о них слышал, но никакого значения подобным пасквилям не придавал. И тогда государь с горечью изрек, что подобной клеветой особенно уязвлена императрица, и оттого он настоятельно требует доводить всем, кто заговорит во Франции о сепаратизме правящего Дома, что самая мысль о том есть мерзкая инсинуация. И к слову, только это дает мне сейчас право передать вам всю озабоченности нашего с вами императора.
Граф, помолчав, вздохнул:
— Но и это не все, Алексей Николаевич. Дело в том, что в конце разговора, его императорское величество высочайше повелели по возвращении во Францию провести глубокое расследование источников слухов, не останавливаясь ни перед чем!
Игнатьев уставился на ротмистра, словно вопрошая, понятна ли ему вся важность царского поручения.
— И вы желаете… чтобы этим занялся я? — не выдержав, спросил Листок.
На этот раз полковник ответил не сразу. Поднес к губам бокал, сделал несколько глотков и как-то нарочито медленно опустил бокал на салфетку.
— Не совсем так, Алексей Николаевич. Кое-что уже сделано без чьей-либо помощи. Направляясь в Париж, я совершил остановку в Лондоне и поручил двум своим лучшим агентам из высших лондонских кругов провести, как и требовал государь, тщательное расследование источников клеветы. Ими было установлено, что тенденциозные слухи исходят от ряда печатных органов Голландии и в большей степени — Швейцарии. Однако было неясно, кто конкретно инспирирует эту гнусную информацию, перепечатываемую во всех европейских изданиях…
Игнатьев, замолчав, поводил желваками.
— А тут, в середине ноября, в швейцарских органах социалистического толка — «Тагбкатт» и «Бернертагвахт» — один за другим выходят передовая статья «Слухи о мире» и заметка «К сепаратному миру», в которых с новой силой муссировалась прежняя мысль — русские за спиной союзников ведут переговоры о сепаратном мире. Вы, кстати, читали?
Листок поморщился:
— На передовой, знаете ли, не до того…
Игнатьев с пониманием кивнул.
— И вновь встал вопрос: с чьей подачи в столь серьезных газетах появились эти заведомо ложные инсинуации? И вот удача — один из моих швейцарских агентов оказался знакомым одного из редакторов «Тагбкатта»!
— И он, конечно же, установил причастность к этому немцев! — не выдержав, перебил Листок.
Граф одобрительно мотнул головой:
— В общем-то так и случилось. Агенту было позволено скрытно присутствовать при разговоре редактора с неким германским дипломатическим представителем в Швейцарии, и в ходе беседы господин редактор незаметно перевел разговор на интересующую нас тему — мол, неправильно публиковать «жареный» материал без ссылок на надежные источники, тем более если речь идет о сепаратных переговорах.
— И… что немец?
— Как и ожидалось, немец набросился на газетного господина, как бешеная собака. Это якобы ваша обязанность убеждать общественное мнение в достоверности слухов, а для того достаточно и простого намека на ваши чертовы официальные источники! Ни больше, ни меньше! В общем, и редактор — вероятно, не особенно вникавший до того в источники информации, — и мой агент — оба в одночасье убедились, что вся дезинформация целенаправленно исходила из германского посольства. А «пекли» ее либо в германском Генштабе, либо в недрах берлинского МИДа.
Игнатьев небольшими глотками допил вино и, промакнув салфеткой губы, вновь уставился на явно обескураженного Листка.
Алексей Николаевич хотел было что-то сказать, но ему не дала какая-то возня в центре зала, взорвавшаяся воплем нескольких луженых глоток: «Bonjour, Margot! Oui, vive l’amor!»[13] Он невольно посмотрел в сторону, откуда исходил истошный крик, но, ничего не разглядев, также допил свой бокал.
— Все это впечатляет, Павел Алексеевич, — негромко произнес он. — Но для чего вы мне это рассказали? Дело-то, выходит, сделано… Моя-то какая роль? Ведь для чего-то я вам нужен, коль пригласили на встречу…
Игнатьев улыбнулся:
— Нужны, Алексей Николаевич, даже очень… Я бы и рад доложить государю об исполнении его воли, да, к сожалению, не могу, не имею права… Дело в том, Алексей Николаевич, что вышеупомянутый германский дипломат в кураже выболтал еще кое-что, весьма нас насторожившее… И ведь всего одна фраза: «Погодите, и в начале января вы получите из Цюриха такой компромат на русскую кровь кайзера, что содрогнется весь мир!» Процитировал вам дословно, как было доложено…
До Листка не сразу дошел смысл сказанного графом, а когда дошел — кровь ударила в голову.
— И что означает, Павел Алексеевич, сей пассаж? — повысил он голос. — Намек на сепаратные…
— Тш…ш… — перебил его Игнатьев, приложив палец к губам. — Не так эмоционально, ротмистр…
И, склонившись над столом, в полголоса проговорил:
— Если только это не очередная «утка» германской разведки, то означать это может одно: в начале января тысяча девятьсот семнадцатого года в швейцарском Цюрихе неизвестным нам лицом или лицами — вероятнее всего, связанными с Россией — произойдет передача неких компрометирующих августейшую фамилию материалов. И нет сомнений, что принимающей стороной станет некто из подданных одной из стран Центрального союза — в любом случае работающий на Германскую империю. И так же
