скажу — после тщательного изучения вашего отчета я пришел к тому же выводу! Только связаны вы были, вероятнее всего, не сознавая того — к этому делу вас подвели. Кое-кому было нужно, чтобы этим занялись именно вы — человек верный Отечеству, уже доказавший свою преданность императору и, значит, способный во имя государя сделать все возможное, дабы раскрыть тайну встречи русского и германского эмиссаров…
Листок остановился.
— Но как такое возможно…
— Пойдемте, Алексей Николаевич, — мягко позвал Истомин. — С набережной отрывается великолепный вид на Лувр — мое любимое место…
Они вышли к Сене близ моста Искусств и, перейдя улицу, спустились по каменным ступеням к реке. Здесь, продолжая идти, Истомин заговорил вновь:
— Вас, конечно, огорчало, что я не вызывал вас. Но тому, поверьте, была причина. Потребовалось время, чтобы кое в чем разобраться. И для того мне пришлось связаться с надежными людьми из министерств внутренних дел и финансов. Хотя, скажу откровенно, теперь это сделать весьма непросто — везде сидят люди Временного правительства. На этот рискованный шаг меня натолкнул именно ваш, Алексей Николаевич, отчет… И вот какая картина в конце концов предстала…
Истомин мельком взглянул на ротмистра.
— Конечно, если бы не последние события в России, если бы не отречение царя Николая, все бы умерло со мной. Но теперь вы должны обо всем знать, а мой долг обо всем вас предупредить. Ибо трудно предположить, что в этом русском кавардаке ожидает и вас, и меня в будущем…
Он помолчал.
— Понимаете, отречение государя не случайность. Оно, на почве неудач на фронтах и бедствий низов, как опухоль, подталкивалось и вызревало изнутри, в самом верху властей предержащих… Не перебивайте, любезный! — предупредил Истомин, заметив, что ротмистр желает что-то возразить. — Как теперь известно, у некоторых военных и доморощенных политиканов родилась весьма крамольная идея — вместо доброго, но слабого императора возвести на трон — либо на худой конец поставить регентом наследника — кого-либо более решительного и твердого из Дома Романовых. И похоже, выбор пал на великого князя Николая Николаевича. Так ли это или нет — утверждать твердо не берусь, только один сомнительный поступок государя можно понимать и как подтверждение этой версии. Ибо — не в малой степени по настоянию императрицы Александры Федоровны — в августе пятнадцатого года он сместил великого князя с поста Верховного главнокомандующего и возложил эту ношу на себя…
Истомин нарочито замолчал, ожидая, когда пройдет показавшаяся впереди группка молодых людей, шумно спустившаяся по каменным ступеням.
Продолжил же мысль как-то вдруг, словно очнувшись.
— … Не могу с уверенностью сказать, что государь — не будучи большим знатоком военного дела — поступил правильно, взвалив на себя сие тяжелое бремя. Время покажет… По крайней мере армия в целом восприняла это решение восторженно. Но то, что, несмотря на безропотное подчинение воле своего племянника, Николай Николаевич мог затаить обиду — этим не преминули воспользоваться те, кто хотел смещения монарха. К нему — уже на Кавказе — ходили, испрашивали согласия на переворот. Этот факт мне известен доподлинно, и, по слухам, его высочество, не дав прямого согласия, все же не сказал «нет»… Возможно, это и не так, но совершенно очевидно, что враги самодержца, рассчитывая на великого князя, уже действовали. И в первую очередь им необходимо было «свалить» Александру Федоровну, императрицу всероссийскую — государыню, что ненавидела великого князя и управляла умом и волей государя. А через нее опорочить и его самого!
Листок побледнел:
— Вы… говорите что-то непостижимое… Но как к этой мерзости оказался причастен я?
— Не торопитесь, Алексей Николаевич, — вновь заметил Истомин. — Дойдем и вашей особы. Пока же… У Александры Федоровны были две ахиллесовы пяты, обсуждаемые уже всем обществом, — то, что она немка и, следовательно, могла желать сепаратного мира со своим германским домом, и ее иступленная вера в разнузданного «старца» Распутина. Не мне вам говорить, какие сплетни распускались по России в связи с этими изъянами. В том числе и в Доме Романовых, и в свите, и с трибуны Госдумы. И если в декабре шестнадцатого с Распутиным покончили, то относительно ее возможных связей с воюющей с нами Германией она, похоже, опрометчиво дала повод организовать против себя громкое разоблачение. И это разоблачение — знали вы о том или нет — возложили на вас, милейший Алексей Николаевич. И не останавливайтесь, ротмистр, — ходить полезно…
Листок действительно от услышанного замедлил шаг, но поспешил нагнать шефа.
— Я вас не понимаю, Павел Алексеевич… Каким же образом?
— А здесь мы подходим ко второму акту, Алексей Николаевич! У меня есть верные сведения от охранного отделения и Министерства финансов о тайных денежных операциях венценосной семьи. Сами по себе они ничего общего с сепаратными намерениями не имели, но впоследствии вполне могли быть за них выданы. Кое-что из этой информации мы уже передавали вам через…
Истомин, не желая лишний раз напоминать о погибшем Рослякове, предусмотрительно смолк, не назвав имени, но перед глазами Листка мгновенно всплыла сцена последней встречи с Алексеем, резанувшая острой болью по сердцу. Истомин, почувствовав это, постарался скорее отвлечь его, немедленно продолжив свою мысль.
— … В ноябре пятого года, опасаясь разрастания смуты в России, Романовы решили собственные сбережения в наличных средствах и ценных бумагах Госказначейства и ряда русских коммерческих банков перевести из России на анонимные счета банков германских. Всех деталей раскрывать не буду, но общая сумма вклада в германский Имперский банк через офис банкирского дома «Мендельсон и К°» только по ценным бумагам составила более четырехсот шестидесяти тысяч английских фунтов стерлингов и более четырех миллионов марок немецких. Причем часть из этих средств составляла собственность августейших дочерей их императорских величеств — каждой по два вклада — отдельно в английских фунтах и в немецких марках, вносимых на хранение под особыми анонимными «литерами»: «A» и «B» — великой княжны Ольги, «E» и «D» — Татьяны, и так далее… И все бы хорошо, да вмешались внешние силы — политические события в мире развивались таким образом, что в самый канун войны семья вынуждена была вложенные средства секретно вернуть в Россию. Тогда-то и засветился ваш Лимке…
— Значит, ценные бумаги и деньги все-таки возвращены? — осторожно спросил Листок.
— Возвращены в тринадцатом году. Но не все. В банке оставались вклады великих княжон и еще один вклад, открытый на тех же условиях в девятьсот шестом году на сумму более пяти миллионов
