марок — вероятно, уже на цесаревича Алексея. И, судя по событиям в Цюрихе, в пятнадцатом году, когда фронт неожиданно обрушился и началось «Великое отступление» русской армии, встал вопрос о переводе и оставшихся средств. И не только их — плюс, не исключено, приданого Александры Федоровны, также хранящегося в Имперском банке. Говорю так оттого, что нам стало известно о некоем докладе секретаря ее величества Ростовцева сразу после убийства «старца» — в декабре шестнадцатого года. Речь в нем шла о возможности перевода этих личных средств императрицы в Россию. Официально царица отказалась что-либо предпринимать до победоносного окончания войны, но, думаю, лишь потому, что уже с пятнадцатого года шла тайная подготовка по переводу всех оставшихся средств в один из швейцарских банков.
— В «Кредит Суисс»! — осенило Листка.
— По крайней мере, ваше посещение банка это подтвердило… Только прежде необходимо было каким-то образом ценные вклады извлечь из сейфов воюющей страны. Через кого это можно было устроить в Германии?
— Через родного брата императрицы! — тихо вскликнул Листок.
Истомин кивнул:
— Да, через великого герцога Гессенского Эрнста Людвига. И работа кипела! В пятнадцатом году я сам лично встречался несколько раз с великой герцогиней Анастасией Мекленбургской, передавая приходящую и пересылая от нее по нашим шведским каналам секретную корреспонденцию — один раз на вилле «Фантазия» в Париже и дважды в ее доме в Эзе. И теперь я понимаю, что это была за переписка! Великая герцогиня наверняка вошла в связь с Эрнстом Людвигом — возможно, через свою дочь германскую кронпринцессу Цецилию — и, несомненно, передала ему на лицо, указанное великим герцогом, доверенность для предъявления в банкирский дом Мендельсона. И в связи с тем что право на управление капиталами до достижения двадцатилетия великих княжон и наследника были предоставлены министру Императорского двора Фредериксу, то, вероятнее всего, именно этим ближайшим к семье сановником доверенности подписаны и были. Тем более что именно ему было предоставлено право указывать других лиц, уполномочиваемых распоряжаться вкладами…
Истомин вновь искоса посмотрел на ротмистра:
— Вы следите за моей мыслью?
Листок кивнул.
— Что ж, идем дальше… Кроме того, по тайной договоренности великих герцога и герцогини с обеих сторон стали подыскивать надежных людей, которые бы ценные бумаги передали из рук в руки. С гессенской стороны выбор пал на вашего Отто Шлика — полковника свиты, ближайшего человека Эрнста Людвига. Интересы же русской императрицы должно было представлять некое лицо, прежде участвующее в деле по возвращению основных активов семьи. К слову сказать — хорошо справлявшееся и с материальными ценностями вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Лицо это тайно вытащил на свет кто-то из ближайшего окружения их величеств — либо дворцовый комендант Воейков, генерал-майор свиты, либо его начальник дворцовой охраны, на моторе которого тот и разъезжал по Могилеву, как вы указывали…
— Лимке? — спросил Листок.
Истомин покачал головой:
— Нет, Алексей Николаевич… Этот чиновник — Чернышов Константин Сергеевич… Лимке он только по заграничному паспорту, для простоты перехода шведской границы… Лимке — это другой человек, также чиновник финансового ведомства, но другой. Его именем лишь воспользовались. Но именно этому Лимке и предстояло выбрать в Швейцарии надежный банк, оговорить условия и анонимность операций, встретиться с гессенским посланником и, получив по расписке ценный груз, сдать его на хранение.
— И все это он должен был совершить один? Без охраны, без обеспечения безопасности ценностей? В обстоятельствах, когда ты в окружении германских агентов? — В голосе ротмистра прозвучало сомнение. — Это же самоубийство!
Истомин ухмыльнулся:
— Это не совсем так, Алексей Николаевич, — охрана была предусмотрена. Но и об этом давайте позже! Сейчас же следует понять, что трудность была не в том, что у Лимке не было охраны. Русский и германский посланники должны были узнать друг друга без видимых контактов, дабы не навлечь на Эрнста Гессенского немедленный гнев своего дядюшки — императора Вильгельма. Да и Романовым скандал был ни к чему! И значит, потребовалось еще одно звено — посредник, который при внешней видимости никак бы не был связан ни с тем ни с другим, но который при помощи особого, заранее оговоренного знака мог бы указать одному на другого. И таковые нашлись: Маргарита Лакомб, сестра мадам Берне — ближайшей подруги великой герцогини, и родовые броши отпрысков великих герцогов Мекленбург-Шверинских — сапфировые «эдельвейсы»…
Они уже подходили к мосту Каррузель, ведущему на одноименную площадь перед Лувром, когда Истомин показал на пустующую скамейку у стенки каменной набережной:
— Присядем…
Было тихо. День катился к закату, окрашивая мягкими желтыми тонами Сену и — на противоположном берегу — величественные строения Лувра с уже резкими тенями барочных деталей дворца. Вдалеке, из-под ближних арочных опор моста, видны были фигуры людей, неспешно прогуливавшихся по окутанной легкой дымкой набережной. И лишь один странно одетый человек — в соломенной шляпе и с взлохмаченной бородой — нарушал этот вселенский покой. Попыхивая трубочкой и поддерживая рукой висевший на плече мольберт, он задумчиво, глядя лишь себе под ноги, прошагал мимо.
Проводив его взглядом, Истомин вдруг негромко вздохнул:
— А знаете, Алексей Николаевич, люблю этот город… Воздух Парижа наполнен особенным изыском. Даже, черт возьми, тянет заняться каким-нибудь вольным искусством! — Он усмехнулся. — Хотя, признаться, именно здесь нашел свое истинное призвание — служение Отечеству…
Он взглянул на ротмистра, с изумленным вниманием рассматривающего его.
— Впрочем, это все лирика… Однако вы хотели что-то спросить?
Листок неопределенно кивнул:
— В общем-то да. Павел Алексеевич, если встреча посланников была намечена на пятое января, то когда же все было затеяно?
Истомин ответил не сразу.
— К тому времени, когда в Тифлисе вы оказались на приеме у великого князя Николая Николаевича, — задумчиво протянул он, — все детали, думаю, были уже оговорены… И все было готово к приезду в Ставку будущих Лимке и графини Венденской. В Ставку же — как вы имели честь это сами лицезреть — прибыла и государыня с августейшими детьми и министром Двора Фредериксом… Убежден — для посвящения оных в детали секретной миссии и передачи необходимых распоряжений с заветной брошью императрицы…
Картина встречи с венценосной семьей живо предстала перед глазами Листка, заставив учащенно забиться сердце. Он уже понял, к чему клонило его высокоблагородие: там, в царской трапезной, он оказался неслучайно! И, словно не желая тому верить, упрямо повторил вопрос:
— Коль встреча посланников была уже определена в конце пятнадцатого года, то отчего же она намечена аж на
