он, точно уговаривая зеркало.
Он вернулся к креслу. Сел. Закрыл глаза. И в этой тишине — в горячем свете камина, в запахе вина и железа — что-то в нём щёлкнуло.
Не сломалось. Встало на место.
— Хорошо, Федя. Если ты начал войну — я разверну чёртовы легионы, — прошептал он. — Я выслал собак, но ты ещё не видел волков.
Он провёл ножом по ладони — не глубоко, но до крови. Капли упали на стол.
Три Безымянных. Те, кого он держал на крайний случай. Те, кто не числились ни в одной базе, ни в одном государстве. Убийцы, для которых смерть — не инструмент, а искусство. Люди, что исчезали с лица земли после каждого задания. Они были профи мирового масштаба и стоили как атомная подводная лодка.
А пока… пока Якутия. Лёд и пепел. Кровь на снегу.
* * *
Внутри старого гаража пахло оружейной смазкой, гарью и прошлым. Муха сидел на деревянном ящике с патронами, курил сигарету, держа её не пальцами, а губами — руки были заняты: он разбирал затвор, аккуратно, методично, будто вскрывал сердце зверя.
Дверь хлопнула. Сквозняк занёс в помещение снег. Федя вошёл. Куртка порвана у воротника. Кровь — свежая и уже подсохшая — пятнами на рукавах. Костяшки пальцев разбиты, ногти — вырваны с мясом.
— Ну чё, как «сборная профи»? — Муха не поднял глаз, только тихо хмыкнул. — Спелись?
Федя скинул куртку на ржавый крюк. Плечи тяжёлые, как бетонные плиты. В голосе — пепел.
— Ушли на репетицию. Я им хлопал.
— Один уже орал, когда вызывал координатора, — Муха кивнул подбородком на старый планшет. — Аудио есть. Слушай:
Он нажал кнопку. Из динамика раздался сорванный голос, с примесью ужаса:
— Он не человек. Он демон. Он знал наши шаги... Как будто... видел нас до удара!
Федя не стал слушать дальше. Сел на лавку. Достал нож, начал зачищать засохшую кровь из-под ногтей. Лезвие сверкало при каждом движении, как взгляд мясника на рынке.
— Придут другие, — сказал он. — Эти были на разогрев. Главная сцена — впереди.
— Нам ждать? Или срежем занавес до премьеры?
— Ждём, — отрезал Федя. — Но теперь — я буду не один.
С заднего входа появился Башка. Автомат на плече, улыбка — как у волка, унюхавшего запах крови.
— В теме, — сказал он коротко. Подмигнул. — Даже гвозди наточил.
На столе лежала карта Якутии. Прокопчённая, с порезами и пятнами. Федя взял нож, ткнул в точку — севернее Олекмы, где даже бог забыл дорогу.
— Септалах, — выдохнул он. — Там всё закончится. Или начнётся по-настоящему. Он придёт туда. Я его вытащу.
— И что мы там устроим? — Муха затушил сигарету в гильзе. — Цирк?
— Шашлык. С мясом. С дымом. С криками, что уйдут в тайгу и отразятся в вечной мерзлоте. Он должен почувствовать то, что чувствовал я.
Той ночью снег пошёл, как будто кто-то наверху решил закрыть землю. Хлопья падали медленно, лениво, но были тяжёлые, острые, будто битое стекло. Город замер. Всё затаилось. Якутия выжидала. А Федя смотрел в окно и молчал.
— Он придёт? — спросил Муха. — Он же управляет из-за спин. Свою задницу бережёт. Не поедет в глушь, где каждый сугроб — как могила.
Федя не обернулся.
— Он уже в пути. У него нет выбора. Страх — лучший мотиватор. Даже у шакала бывают моменты ярости.
На рассвете они выехали. Две машины. Первая — Муха и Башка. Вторая — Кран и Федя. Без лишних глаз. Без связи с внешним миром.
Септалах. Старое пятно на карте. В советские времена — химкомбинат. В 1987 году резервуар рванул, облако яда накрыло посёлок. Люди умерли за сутки. Тела так и не нашли — разъело. С тех пор сюда не совался никто. Даже мародёры. Даже смерть курила на границе поселка и не решалась переступить черту.
— Отлично. Прямо как нам надо, — бросил Кран, когда они свернули с последнего километра дороги. — Место для встречи с прошлым.
На третий день пути дизель замёрз. Они бросили одну машину. Федя шёл впереди. Без слов. Как будто чувствовал дорогу, как будто слышал её. На четвёртый — достигли.
Септалах встретил их гробовой тишиной. Дома — с проваленными крышами. Стены — в трещинах. Всё белое. Белее смерти. Вид, как из старого фильма ужасов. Здесь бы фильмы снимать и декорации строить не надо.
Они устроились в школе. Актовый зал. Сорванная сцена. Старые парты, из которых торчали гвозди. На стене под потолком болталась табличка:
«Добро пожаловать, юные пионеры!»
Муха покачал головой, уселся в углу и достал нож.
— Идеальное место — сказал Муха и посмотрел на Федю. — Откуда ты про него узнал?
— Бабушка рассказывала, что дед сгинул в этом месте.
Федя разложил на полу карту, отмечая на ней поставленные ловушки. Без слов. Молча. Как будто жил в этом поселке с рождения. На пятый день отключилась последняя связь. На шестой — у одного из них началось носовое кровотечение. Воздух здесь был не просто холодным — он был враждебным.
На десятый день на планшете мигнула точка. Без звука. Без уведомлений. Просто вспыхнула метка:
Призрак-1. Активность.
Федя посмотрел на неё и улыбнулся. Тонко. По-звериному. И, наконец, сказал:
— Он близко. Но, он ли?
Призраки септолаха
Ночь в Септалахе была такой тёмной, будто само время провалилось в бездну. Снег сыпал тихо и вязко, как пепел. Паутина ветра шевелила обрывки проводов на деревянных столбах, что стояли, как мертвые пастухи над пустыми дорогами. В этом забытом посёлке, где когда-то пели дети и строили социализм, теперь пела только смерть. И она пришла не одна.
Кириллыч прислал троих. Своих лучших. Последнюю надежду. Последнюю ставку.
Пескарь
Первым шёл Пескарь. Его звали так не только за худобу — весь он был сухожильным и серым, словно речная костлявая тварь, которая живёт под гнилыми мостами. Он не разговаривал. Он наблюдал. И убивал.
Он обожал тишину. Верил, что звук — это предательство. И потому убивал тихо. Руки — его главное оружие. Не ножи, не пистолеты. Только пальцы. Тонкие, но как гидравлические клещи. Он ломал ключицы, шеи, грудные клетки. Воспринимал тело как набор рычагов, и знал, как выключить каждого.
Он вошёл в здание школы через чердак. Тот самый чердак, куда в 1986 году лазали подростки, чтобы курить. Теперь он был ловушкой.
Фёдор ждал. Он сам приоткрыл люк, оставил запах крови, бросил кусок материи, пропитанный потом.
Пескарь спустился, как паук. На цыпочках. Тихо. Без оружия.
Зал встретил его тишиной. И пустыми детскими стульями. Света не было
