разных певцов, на самых разных языках:
Лодка моя легка, весла большие, —
Санта Лючия, санта Лючия...
Голос лился свободно и легко — высокий, чистый, с той прелестной хрипловатостью, которая так пленяет нас в голосах мальчишек.
Мы слушали и думали: да, именно так должен был петь горьковский Пепе. Для этого мальчика петь — это значит дышать, жить. В незнакомых итальянских словах мы угадывали знакомое:
Радость безмерная, нет ей причины,
Санта Лючия, санта Лючия... —
потому что эта «безмерная радость» слышалась в каждом звуке. И верилось, что мальчишка влюблен в свою Италию, в море, в небо, в жизнь, в музыку.
Вскоре у многих появились пластинки с записями песен маленького певца. Пластинки были в ярких конвертах, и на некоторых (вот повезло кому-то!) был даже портрет мальчика лет одиннадцати-двенадцати с веселыми черными глазами.
Мы ничего еще не знали о нем. Мы только слушали и поражались.
Помните, о горьковском Пепе добрые люди говорили: «Пепе будет нашим поэтом». Песню «Санта Лючия» мальчишка пел действительно, как поэт. Казалось, что он сам тут же, сразу, сочиняет и слова, и мелодию, изливая восторг в музыке и стихах.
А потом он пел тоже очень знакомую итальянскую песню «Мама», и голос его звучал совсем иначе: ласково и трогательно, — это была песня о его маме, единственной, любимой.
В милой, смешной песенке об уточке он шалил, кого-то поддразнивал — лукавый, озорной мальчишка. И становился серьезным и вдохновенным, когда пел классическую и строгую «Аве Мария» Шуберта.
— Какой удивительный голос! — говорили мы. — Какая музыкальность!
Находились, впрочем, и такие, которые говорили иначе.
— Ничего удивительного, в Италии все так поют.
И рассказывали об итальянских смазчиках вагонов и чистильщиках сапог, поющих как Карузо — лучший тенор мира; о неаполитанских прачках, чьи голоса заставляют бледнеть от зависти известнейших, знаменитейших певиц.
Что ж, легенды о необыкновенных голосах итальянцев создавались и создаются во все времена. И нужно сказать, в них есть очень большая доля истины. Но ведь это пел мальчишка!
Шло время, и мы узнали, что наш маленький певец и вправду очень похож на Пепе — такой же живой, смышленый мальчишка из простой семьи, большой итальянской семьи, в которой много ртов и не всегда хватает хлеба.
Впрочем, так оно было раньше. Потом к мальчику пришла слава — его случайно услышали, он понравился, его пригласили давать концерты, записывать песни на пластинки. Во всем мире слушают, во всем мире радуются... Казалось бы, все хорошо.
Но вот что немножко настораживало, заставляло задуматься: мальчик пел не только народные песни, не только классические произведения, но и модные джазовые песенки — шлягеры, как их называют.
Пел он с очаровательной ребячьей беспечностью, казалось, он даже немножко гордится тем, что ему не только позволяют петь эти «взрослые» песни, но даже требуют их от него, записывают на пластинки да еще платят за это.
А между тем...
Когда-то в Америке вышел на экраны фильм. Он назывался «Маленькая мисс Бродвея». Сюжет его очень несложный, да и не в сюжете дело. Героиней этого фильма была маленькая девочка, которая прославилась на всю Америку тем, что с блеском исполняла совершенно взрослые ритмические современные танцы. Танцевала она со взрослым партнером и жгучие аргентинские танго, и фокстроты, и чарльстоны, танцевала великолепно, мастерски, совсем как взрослая. И именно это очень нравилось американцам. Их забавляла и веселила от души эта живая игрушка, они ей хорошо платили (правда, те, кто открыл это «чудо», заработали на ней во много раз больше).
Но ведь это была не игрушка. Это была живая девочка. Ей нужно было учиться, как всем детям, играть, как всем детям... А вместо этого — джаз, танго, фокстроты, днем и ночью репетиции, съемки, и снова джаз, джаз, джаз...
Я не знаю, кем стала эта крошечная «звезда». Но что-то плохо верится в ее благополучие. Зато мы очень хорошо знаем, как выбрасывает Америка состарившихся кинозвезд, как в нищете умирают те, кто когда-то собирал тысячные толпы восторженно орущих зрителей, кто приносил своим «хозяевам» миллионные доходы.
Вот теперь давайте и подумаем: что было важнее для тех, кто нанимал нашего маленького Пепе, — его будущая жизнь, его ребячья душа, его ребячьи мысли и мечты? Или новая серия пластинок с записями «чудо-ребенка», который исполняет модные песенки не хуже, чем прославленные джазовые певицы и певцы?
Хозяевам надо торопиться, и очень торопиться: приближается время, когда у мальчика будет ломаться голос. Целый год ему нельзя будет вообще петь, а потом... а потом голос изменится, и кто знает, каким он будет? Так что скорей, скорей! Нужно выжать все что можно из «золотого мальчика»!
Концерты, записи, репетиции... и снова репетиции, записи, концерты. И шлягеры, шлягеры, шлягеры, — теперь их так много в репертуаре мальчика, что для настоящей, серьезной музыки, для песен его родной Италии на пластинках остается совсем мало места.
И вот мальчик умолк. Ему не разрешают больше петь.
Новых записей с голосом маленького чуда мы больше не услышим. Через год запоет взрослый юноша, певец. Тенор? Баритон? Неизвестно.
Все ждут. И вот он запел.
Нет, ничего особенно страшного не случилось. Голос не пропал. Он вполне может считаться хорошим — красивый, чисто итальянский тенор.
А чуда больше нет. Нет нашего Пепе. И уже не хочется плакать от счастья, забывая обо всем... Что же случилось?
Мы слушаем пение молодого певца. Он поет милые легкие песенки. Можно их слушать, а можно и нет, можно выключить радио, и ничего особенного не произойдет. Таких песенок и в таком исполнении можно услышать очень много...
Еще и еще вслушиваемся мы в этот когда-то счастливый, радостный голос... Пожалуй, вот в чем дело: из пения ушла душа, ушла радостная свобода, ушло счастье.
Мне довелось увидеть фотографию, на которой изображен наш Пепе, ставший уже почти взрослым юношей... У него печальные, даже какие-то пустые глаза, глаза взрослого, уставшего, скучающего человека.
А не виноват ли в этом репертуар, на котором воспитывался наш маленький Пепе? Ведь если серьезно подумать, такие джазовые песенки очень неважный воспитатель. Жизнь у них обычно коротенькая, мода на них проходит очень быстро; песенка за песенкой, одна, вторая, десять, двенадцать, ну, а что же еще? Над чем задумываться? О чем мечтать? Чего добиваться?
И вот вырос человек. Теперь от него уже требуется не только милое озорство и прирожденная
