если гессенский эмиссар окажется посланником Вильгельма, то вас, русского офицера, конечно же, постараются свести с ним, и, как вы понимаете, реальной встречи эмиссаров вообще не будет!
— А что в этом случае будет со мной? Я только дурная «обманка» для немца?
Истомин отчего усмехнулся:
— Думаю, с гессенским посланником вам встречаться не придется… Вам лишь необходимо будет его вычислить и через него выйти на русского мерзавца. Что делать с последним — о том вам позже будут даны инструкции, а вот как гессенца вычислить — у вас есть надежная подсказка.
— Подсказка?
— Да, «пятое января тысяча девятьсот семнадцатого года».
— Не понимаю, — мотнул головой Листок.
— Все просто, Алексей Николаевич. Кто в этот треклятый день заедет в забронированный номер — тот и будет гессенцем. Среди же остальных заехавших с большой вероятностью окажутся и наши русские. Конечно, это не предполагает, что ими будут предъявлены русские или германские паспорта, но разобраться, кто есть кто, вам помогут — в числе обслуживающего персонала гостиницы значится наш человек…
Истомин вдруг оборвал себя на полуслове и как-то испытующе посмотрел на ротмистра:
— Так вы справитесь, Алексей Николаевич?
Это «справитесь» явно прозвучало как требование подтвердить свое согласие на предложение главы Русской миссии. Листок ответил не сразу.
— Не имею права отказываться, Павел Алексеевич, — направлен в ваше распоряжение… Однако, признаться, ума не приложу, как вас не подвести. Все напоминает сказочное «Найди то, не зная чего»…
Истомин смотрел на него долго, не моргая. Наконец медленно произнес:
— Алексей Николаевич, надо сделать все, чтобы помешать врагам осквернить святое имя русского императора! Вы же понимаете, какой удар по самодержавию может нанести эта встреча! А там, в Сарыкамыше, вы уже доказали, что способны на многое! Не в малой степени этим предопределялась и наша надежда на вас — ротмистра Листка, георгиевского кавалера!
С минуту они смотрели друг на друга. Последние слова полковника Русской миссии во Франции тронули ротмистра за живое. Не понимая еще от чего, в груди его что-то сжалось, точно сдерживая вдруг заколотившееся сердце.
Наконец тихо, чтобы не выдать внутреннего волнения, но твердо сказал:
— Я готов…
Истомин кивнул:
— Не сомневался в вас, Алексей Николаевич! Теперь о деталях.
Он вновь склонился над столом, чтобы можно было говорить вполголоса:
— Выезд в Швейцарию послезавтра. Себе должны уяснить, что с приездом в Цюрих вы всегда в поле зрения германской разведки. Помните об этом, чтобы ни делали, с кем бы ни встречались и куда бы ни шли. Однако ведите себя непринужденно, как вел бы обычный русский ротмистр, по воле случая оказавшийся в Швейцарии, — гуляйте, осматривайте достопримечательности… В общем, посещайте те места, где всегда многолюдно. Это удобно и для встреч с вашим связным…
— Связным? — переспросил Листок, отчего-то даже не думавший о необходимости держать связь с Русской миссией.
Полковник вновь кивнул:
— Теперь о нем. Во избежание разоблачения связь с нашим портье в гостинице будете держать через агента, уже полгода работающего в Цюрихе. Через него же будет организована связь и с Русской миссией — любая информация, переданная вами, через шесть часов окажется у меня на столе. Места встреч определяйте по обстановке. Для экстренного же выезда из Швейцарии будет установлен переход на пограничном пункте Аннемаса, специально выделенном французами для наших агентов. Там организована служба представителей Второго бюро Сюрте Женераль — достаточно будет предъявить сиреневый жетон — что-то вроде пропуска.
— А как связаться с агентом? — поморщась от свалившегося на него потока информации, спросил Листок.
— Все необходимое — паспорт, отпускные документы, свидетельства по ранению, деньги, необходимые адреса, пароли и соответствующие инструкции — вы получите сегодня же по возвращении на свою квартиру. Вас там уже ждут. Все ли понятно, Алексей Николаевич?
Истомин замолчал, но продолжал внимательно смотреть на него. Листок ответил кивком. Внезапно, задумавшись, прошептал:
— Опять ваша тень, господин чиновник…
— Вы о чем? — не понял Истомин.
— Простите… я так… про себя. Вспомнил одну историю, связанную с поездкой в Могилев, в Ставку… В общем, я готов, Павел Алексеевич!
4
Накануне.
11 октября 1915 года. Тифлис.
Великий князь Николай Николаевич
Из дневника Николая II за 1915 год:
"24 — го августа. Понедельник.
Проснулся около 9 час. Утро было такое красивое в лесу. После чая поехал в Могилев в собор и оттуда в дом губ. правления, где помещаются ген. Алексеев, штаб и управление ген. — квартирм. После доклада перешел в дом губернатора, где живет Николаша[14] . Подписал ему рескрипт[15] и приказ по армии о принятии мною верховного командования со вчерашнего числа. Господи, помоги и вразуми меня!
Вернулся в Ставку перед самым завтраком. Днем сделал прогулку за Днепром по Гомельскому шоссе и погулял в хорошем лесу. К вечеру собрался дождь. Поиграл в кости".
В кабинет нового наместника его императорского величества на Кавказе — великого князя Николая Николаевича — ротмистр Листок вошел вслед за генералом Болховитиновым. Не сказать, что без волнения — о крутом нраве бывшего Верховного главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами Российской империи он был хорошо наслышан. Немалую долю в душевное смятение внес и Болховитинов, еще в приемной, за минуту до начала аудиенции, каким-то срывающимся шепотом предупредивший ни в коем случае не быть в беседе с царским наместником излишне многословным: мол, его высочество это выводит из себя.
Однако, переступив порог и на одном дыхании доложив о своем прибытии, внутренний трепет, еще секунду назад терзавший все его существо, сменился вдруг невольным любопытством. Ведь перед ним сам дядя императора — великий князь Николай Николаевич Романов! Сухощавый, подтянутый, в повседневной генеральской форме, он, по причине гигантского роста, настолько возвышался над массивным орехового дерева столом, что сам стол казался как бы «не по размеру». И практически невозможно было понять, какое впечатление произвело на него появление ротмистра: бледное, несколько вытянутое лицо с клинообразной седеющей бородкой, с немигающими прозрачными глазами, устремленными, казалось, сквозь вошедших офицеров, буквально придавало ему вид восковой фигуры. И это впечатление усиливалось отсутствием рук, сложенных не как обычно, на столе, а где-то под ним, и особенно — зловещим молчанием. Наместник так тягостно и грозно молчал, что Листку стало казаться, будто его появление пред очами могущественного царедворца было совершенно несвоевременным и он непременно будет выставлен за дверь.
Прошло не менее трех минут, прежде чем его высочество, ни
