class="p">5
Шараф Мирхафизов в аэропорт не приехал. Накануне мы были в Рухсоре с прощальным визитом, и, пока Баюшка всплескивала руками и трещала с женщинами, он, по обыкновению, увел меня в кабинет, протянул толстый конверт, посоветовав припрятать подальше, продиктовал несколько телефонных номеров, по которым я мог бы в Москве получить не только бесплатный совет, но и кое-какую помощь, а также туманно намекнул, что за нами там будут присматривать верные люди.
Должно быть, я снова позеленел, потому что Мирхафизов, глянув на меня, спохватился и успокоительно объяснил, что присматривать не в том смысле, что прислеживать и доносить, а просто быть наготове на всякий случай – вдруг что понадобится.
– Нет, ака-джон, они не специально будут там сидеть, нет. Да вот, собственно, телефоны, что ты записал, – это они и есть. В случае чего обратишься, помогут.
Баюшку провожали мать и две сестры: все они, неутомимо щебеча, стайкой ярких птичек сидели в уголке зала ожидания.
Их привез Исфандар, мы с ним перекинулись словцом.
Меня провожать было некому, кроме Рустама. Но Рустам почему-то не появлялся.
Между тем и посадку вопреки ожиданиям не объявляли. Когда протянулось полчаса лишнего времени, настроенный по-разведчицки Исфандар сообщил, что он все разузнал: оказывается, нет топлива, сейчас собирают деньги, чтобы долететь до Ашхабада (до Ашхабада, вероятно, должно было хватить), заправиться там, а потом уж двинуть на Москву.
Я уже понимал, что, если Рустам не приехал к штатному времени рейса, теперь он точно не появится. Надо было увидеться вчера. Собственно, мы и собирались это сделать, но поездка в Рухсор затянулась, вернулись глубоко за полночь. Я позвонил ему во втором часу, телефон, как ни странно, работал. «Ну что, Рустам, дорогой, – сказал я, – видишь, какая нескладуха, давай попрощаемся хоть по телефону». – «Нет-нет-нет, – запротестовал он, – мы обязательно должны увидеться, я приеду утром в аэропорт».
Московский рейс отбывал в шесть с копейками.
– Как ты доберешься в такую рань? – спросил я.
– Ничего, доберусь, не волнуйся. Давай, до завтра. Мухибу не расстраивай, – усмехнулся он.
А теперь было восемь двадцать, и ни самолет не собирался никуда лететь, ни Рустама не было. Я бы хотел сесть с Баюшкой рядом, обнять ее, она время от времени посматривала на меня призывно, с явным сожалением, но я мог ответить ей только таким же сожалением: проклятые приличия не позволяли ничего такого… мать, сестры, Исфандар, пассажиры… это вам не Париж.
Может быть, он попал в какую-нибудь заваруху, с томительной тревогой думал я. Меня охватывало такое же знобящее беспокойство, с каким я ехал автобусом в Чкаловск. Говорили, что несколько дней назад у Комитета национальной безопасности погибли люди, много людей: они стихийно начали разбирать заграждения – по слухам, президент скрывался именно в КНБ, – и охранники открыли по ним огонь. Еще недавно мирный город превратился в одну сплошную западню. Молодежь сбилась в какие-то отряды, носится с одной окраины на другую, каждая встреча с ними чревата большими неприятностями…
Да, да, что-то случилось, конечно. Он едет из Кара-Боло, там большой базар, Путовский базар, к базарам всегда тянется паутина опасности, это только кажется, что на базарах морковкой торгуют, на самом деле на базарах делаются самые страшные вещи… ну и торгуют, разумеется, но только для отвода глаз.
В какой-то момент я осознал, что мои мысли принимают совсем не реалистическое направление. Чем виноваты бедные базары? И потом, он же не на базар, он в аэропорт, хоть и мимо базара, сел на автобус, если, конечно, автобусы ходят, и поехал… Да, да… А пару недель назад именно там, возле Путовского, толпа остановила автобус. Пассажиров выволокли наружу, начали избивать… черт, ну неужели все-таки что-то случилось.
Еще через полчаса двери таможни наконец открылись. Исфандар куда-то делся, не у кого было спросить, на самом ли деле удалось добыть деньги на топливо.
Мы стали прощаться. Мать Мухибы заплакала, разумеется, стала, причитая, прижимать ее голову к своей груди. Сестры тоже всплакнули. Кивая им, я с тревогой думал о досмотре. Конверт Мирхафизова я положил в чемодан. Я надеялся, что в чемодан не полезут. Кому нужен этот чемодан. У нас было два чемодана – сравнительно объемистый у Баюшки и совсем тощий мой. Баюшка тоже заплакала, обнимая мать. Это был уже последний выхлоп. Я кивнул еще раз, подхватил багаж, повернулся – и увидел Рустама: он бежал от входа, оскальзываясь на гладком полу.
– Господи! – с чувством сказал я, снова приземляя чемоданы. – Я думал, тебя убили.
– Почти так и было, – говорил он, смеясь. – Почти так и было. Я как чувствовал, что рейс задержат. Хорошо, что успел. Держи.
И протянул мне пакет. Пакет из крафт-бумаги, толстый и, судя по всему, надежно заклеенный.
– Что это? – машинально спросил я.
– Возьми, потом разберешься. Тут скоро совсем все прахом пойдет, все пожгут, все сгорит… я бы и больше вывез, да куда? Давай обниму, бараджон!
Мы крепко обнялись.
– Ладно. Еще увидимся, Рустам, дорогой. Увидимся еще.
Баюшка уже нервничала.
– До свидания, Рустамчик, – сказала она. И настойчиво потянула меня за локоть. – Пойдем, милый, нам пора. До свидания, Рустам. Мы опоздаем.
Я опять подхватил поклажу, и мы вошли в двери таможни.
– Они же не будут копаться? – испуганно спросила Баюшка, прижимаясь ко мне.
– Не будут, – твердо сказал я. – Что им копаться? У нас все равно ничего нет.
А в голове стучала мысль: конверт, конверт, конверт. Если попадется на глаза, пиши пропало.
Сделав как можно более бесстрастный вид (во всяком случае, так мне в тот момент казалось), я положил на стол билеты и паспорта, поставил чемоданы на ленту транспортера и шагнул в рамку металлоискателя. Баюшка сделала то же самое.
За рамкой стоял милицейский капитан, брюхо которого, будто тесто, выпирающее из кастрюли, примерно на две ладони вываливалось за форменный ремень. Это был капитан из тех, что в прежние времена носили в кобуре кусок лепешки вместо пистолета.
На Баюшку он не обратил внимания, что же касается меня, то, окинув равнодушным, но наметанным взглядом, поманил к себе.
– Что? – спросил я.
Я заговорил по-русски. Может быть, это было ошибкой. Но не исключено, что, если бы заговорил по-таджикски, было бы еще хуже.
– Не бойся, не бойся… иди, иди.
Баюшка взволнованно пискнула за спиной. Я обернулся к ней, успокоительно махнул.
Таможенник увел меня за перегородку в двух метрах от своего стола и стал внимательно разглядывать. Глаза у него были навыкате, бараньи.
– Я договорился, – в конце концов сказал он интимно-заговорщицким тоном. – Тебя пропустят. Но ему, – он
