кивнул на милиционера, сидевшего за пультом просвечивающего устройства, – нужно заплатить.
Все это была наглая и бессовестная ложь. Однако опровергнуть ее я не мог.
– Сколько? – спросил я.
Он назвал сумму.
– У меня столько нет, – сказал я.
У меня и правда не было столько рублей, а последнее, что бы я стал делать, – это махать перед ним заныканным в чемодан конвертом с долларами.
Капитан секунду поразмышлял.
– Москва лететь хочешь? – незаинтересованно спросил он. – А, хай-лядно, нет так нет, давай открывай чемоданы, ты небось с Памира наркотики везешь.
В эту секунду в амбар таможни торопливо вошел запыхавшийся Исфандар.
– Что такое? – сказал он громко. – В чем дело, братан? Ты чего? Своих не узнаешь?
Глаза капитана еще больше выкатились, но губы начали складываться в жесткую усмешку.
Исфандар наклонился к нему и сказал что-то на ухо.
– А! – произнес капитан так, будто его ударили под дых. – А что он сам молчит?
– Молчит, не молчит, не твое дело, братан, – мирно ответил Исфандар. – Давай печать ставь, и дело с концом.
С ним мы тоже на прощание обнялись. А когда через пятнадцать минут в самолете сели с Баюшкой в соседние кресла, то наконец-то и с ней смогли обняться по-настоящему.
6
Вы и не ждете, наверное, что я стану подробно рассказывать, как начиналась наша жизнь в Москве. Если вкратце, то нужно сказать, что перед отъездом мне удалось оформить российское гражданство (тоже, разумеется, не без помощи Мирхафизова). Баюшка была моей законной женой, а потому уже недели через три мы с ней прописались в однокомнатной квартирке неподалеку от метро «Ясенево». В ту пору это был край земли, дальше только первобытный туман клубился над МКАД. Говорили, будто в наш квартал подчас забредает из лесу олень, впрочем, сам я не видел и не знал, стоит ли доверять столь экзотическим слухам. Ныне-то здесь все иначе, всего живого – вороны да пара-другая бездомных собак, и тех время от времени отстреливают лихие люди – догхантеры.
Очень скоро обнаружилось, что Баюшка затяжелела. Это и неудивительно, мы ни на минуту не могли отдалиться друг от друга, любовь горела между нами ровным огнем, греющим, а не обжигающим пламенем. Радости нашей не было предела. Я не знал, в какой степени Мирхафизов шутил, а в какой говорил всерьез насчет того, что, если что пойдет не так, он ее у меня заберет. Может быть, и впрямь шутил. Или, точнее, запугивал. А может, и нет. В общем, проверять на себе его склонность к шуткам нам совершенно не хотелось. Когда же в скором времени ультразвуковое исследование показало, что у Баюшки двойня, она, вернувшись из женской консультации, сначала закружила меня по комнате, а потом стала, кокетливо поднимая руки и поводя шеей, танцевать что-то вроде ракси кух[8], грациозно и плавно перемещаясь по комнате. По идее, мне следовало бы схватить чанг и сопроводить это действо музыкой. Но чанга не было. Аккомпанементом служил ее собственный смех и беспрестанно повторяемое: «Шестьдесят шесть! Шестьдесят шесть! Шестьдесят шесть!..» Я не выдержал и спросил: «Да что же такое шестьдесят шесть?» Тогда она обессиленно села на тахту и ответила: «Ты не понимаешь, глупый! Мы с тобой выполнили шестьдесят шесть процентов папиного колхозного плана!»
То, что мы были вместе, являлось главным, то же, что нас окружало, представляло собой скорее тени явлений и предметов, нежели сами предметы и явления. Да, я устроился на работу – может быть, потом расскажу подробней, – мы купили кухонный гарнитур, жизнь в Москве в ту пору, вообще-то, была несладкой, но на фоне известий, что приходили из Таджикистана, все это было чистой воды благоденствием. Говорили, что год назад магазинные полки пустовали, а теперь кое-что, и даже многое, появилось, только все беспрестанно дорожало. Нас выручали доллары из конверта Мирхафизова, с ростом цен рос и курс валюты, так что мы не зависели от инфляции. Правда, конверт все равно неумолимо тощал. Нас это заботило, разумеется, но не могло огорчить, не могло нагнать тучи на то сияние счастья, в котором мы тогда пребывали.
Ну что ж… Теперь, пожалуй, самое время еще раз припасть к живительному источнику. Не очень полную, пожалуйста… спасибо. Гм. Вот. Как Христос босыми ножками, есть такое речение… Да вы что, правда? Ну да, это вы верно говорите.
Так вот.
Странно устроена жизнь. Точнее, странно устроена жизнь на наш взгляд. Вообще-то, она устроена так, как устроена, и, скорее всего, не может быть устроена иначе. Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова. Золотые слова. Но человеку трудно в это поверить. Человек инстинктивно убежден, что если сегодня все хорошо, то завтра должно быть еще лучше, послезавтра – еще, и так шаг за шагом до неминуемого, по его мнению, достижения какого-то совсем уж небывало счастливого состояния.
Увы, увы. На смену ясному дню не приходит еще более лучезарный день. На смену дню приходит ночь.
Когда настал срок, я отвез Баюшку в роддом. К тому времени она стала похожа на важную гусыню или поросенка из детской сказки – толстая, розовая, красивая, хлопотливая в той мере, какую позволяло ее состояние, умиротворенная, совершенно не озабоченная и не встревоженная тем грядущим, которое должно было вот-вот случиться, чтобы открыть перед нами новую страницу жизни. Она ждала разрешения с тем удивительным покоем во взгляде, что заставлял меня вспомнить мадонн Боттичелли и Рафаэля Санти. Ее ничто не волновало – в части жизненных забот она полагалась на меня, а я старался соответствовать ее ожиданиям, все же остальное было для нее заведомо ясно, определенно, прозрачно и не могло таить в себе никаких неожиданностей.
В приемном покое медсестра, заполнявшая бумаги, называла Баюшку мамочкой: «Мамочка, подпишите здесь… Мамочка, сейчас я вас отведу, посидите пять минут».
Я сказал:
– Вот видишь, ты уже мамочка.
Баюшка слабо улыбнулась в ответ.
Медсестра пришла не через пять минут, а через двадцать. Все это время мы сидели обнявшись, я гладил Баюшку по ладони, она вздыхала и иногда нежно целовала меня в щеку.
– Пойдемте, мамочка, – сказала медсестра.
Баюшка с кряхтением поднялась, обернулась у двери, чмокнула напоследок губами, даря мне еще один поцелуй, – и они ушли.
Я остался на месте. Скоро медсестра вернулась и попросила покинуть помещение.
– Папаша, вы езжайте домой. Не волнуйтесь, все будет хорошо. Позвоните потом, мы вам все скажем.
– А долго это будет? – спросил я.
– Да не должно. Очень вовремя приехали, прямо в самый раз, воды только что отошли. Ну, часок-другой,
