Без дела устаю, и нет никакого отдыха и веселия. Что касаемо чеботарства, то это мое давнишнее ремесло, и оно полностью не дает мне успокоения, мне надо обчество.
Сейчас Максим в колхозе — сторож амбара с посевным зерном. Летом амбар пуст, и сторожить его не надо. Все свободное время Максим ловит рыбу, сдает ее в колхозную кладовую, а за это ему — почет и уважение.
Я в свою очередь поведал Чеботареву о своих путях-дорогах, которыми шел в Заонежье. Максим не перебивал меня. Когда я закончил рассказ, он протянул свою натруженную руку:
— Будем кумами, — сказал и сразу добавил: — Кум, по-нашему, настоящий друг.
После короткого отдыха у костра, я по каменному перебору перешел на другой берег и, выбрав место подле поваленной в зарослях ольшаника да черемушника ели, сел, наживил на крючок красных червяков и закинул лесу ближе к подмывному берегу, где вода была спокойна. Через минуту сильный рывок увел поплавок под воду. Я подсек, и серебристая рыбина со звездочками по бокам забилась у моих ног.
Максим сидел на другом берегу, напротив меня, и, заметив мою удачу, сказал:
— С полем, дорогой соловушка!
Нагретая солнцем земля пускала испарину. Она медленно вставала над водой неосязаемой занавесью тумана.
Увлекшись рыбной ловлей, я не заметил, куда ушел Чеботарев со своего старого места. Звать его к себе я не стал, не потому что у меня был хороший клев, а потому, что побоялся нарушить песню соловья. Он сел подле меня на молодую черемушку и залился песней. Соловей пел с закрытыми глазами. Как он пел! Сколько в его голосе было радости и силы! А ведь сам с кулачок!
До поздних сумерек я просидел на одном месте. С наступлением темноты соловей улетел за косогор, ближе к пашням. Поклев форели тоже стал редким. Я посмотрел на другой берег и увидел Максима на старом месте.
— Куда ты уходил? — спросил я его и стал сматывать удочки. — У меня был славный клев форели, а как пел соловей, заслушаешься!
— Вот поэтому я и ушел, — ответил Максим, — если бы я сидел на старом месте, тебе бы соловьиной песни не слыхать. — Максим тоже смотал удочки, перебрался ко мне, спросил: — Ну как у вас? Может, опять квас?
Я высыпал из рюкзака на клеенку форель. Максим от удовольствия крякнул.
— Хороший улов! Пироги и жарево получится.
С этими словами он высыпал из рюкзака свою добычу.
У него форели было вдвое больше. Он смешал всю рыбу, проговорил:
— У старых рыбаков и охотников так ведется: мое и твое сложим вместе, а потом разделим на равных паях.
Сложив свою долю в рюкзак, Чеботарев снял с фуфайки прилипшие прошлогодние березовые листики и вересовые иголки, провел по голове платочком от лысины до ушей и стал поторапливать меня: путь до стана еще далек, а поспеть к нему надо вовремя. Завязывая рюкзак, я невольно подумал: «Приятно в лесной глухомани встретить такого человека. Есть еще люди, любящие лесную дубраву». Хотелось об этом сказать Максиму, но он опередил меня:
— С этого дня, друг-соловушка, почаще станем с тобой встречаться, вместе будем лесную кладовую открывать да тайники ее выведывать и от недругов оберегать. Обшарим всю заонежскую землю. За свой-то век, за свою-то жизню я столько пути шагами отмерял, что и не счесть. И хотя и много лесных кряжей я облазил, душа-то все еще в лес просится, в лесу-то, паря, она молодеет, да и на одном-то месте стоять я не привык, не могу. Все тянет вперед, дальше, глубже. Бели ты любишь даль лесную, пожалуйста, сбереги такую любовь, своим детям и внучатам передай.
Гуляя по лесному раздолью с удочкой или с ружьем, я часто раздумывал: «Ну как не полюбить такую сказочную лесную глухомань с белыми райками кудреватых берез, с мачтовыми соснами в огненных борах, певучий ельник с голубыми папахами, мягкий игольчатый вересняк, серенький рябинник с густыми гроздьями янтарных ягод по осеням! А цветы? В период цветения трав пройдите в лес, присядьте на маленькой проплешинке на пенек или валежину и вы ясно увидите, как расцветает земля. Прислушайтесь, о чем шумит ветер в кронах леса? Березки тонко и нежно позванивают, сосны тихо шумят. Земля гонит от корней к вершинам живительные соки, не переставая ни днем ни ночью, с весны до жарких дней лета. Приложитесь весной ухом к березовому стволу и услышите еще никем не написанную песню сокотечения.
НА ОГОНЕК
В середине сентября довелось мне рыбачить на порожистой речке Пажа. До Октябрьской революции ее звали Госпожа, но жители окрестных деревень отбросили три первых буквы, и речка приобрела свое настоящее, независимое имя Пажа — значит, степенная.
И в самом деле, Пажа этого заслуживает. По весеннему разводью шумит, пенится, вздувается, а погуляет малость по заливным лугам, и снова в спокойствие войдет, остепенятся. Летом речка тихая, смирная. Вода в ней струится легко, а в некоторых местах, будто усталая, переваливается, в тростниковых зарослях шепчется с золотыми кувшинками. Пажа течет в Самину-реку, которая впадает в большую Андому под деревней Кюрзино.
В Паже много омутов, сплошь усеянных камнями разной величины и расцветки. По берегам растет легкий тростник с травой стригунец да с заячьими ушками. Тростник чуть-чуть выглядывает из богатырь травы — иван-чая. Вода в речке студеная, родниковая, будто ее никогда не нагревает солнышко. Из-за быстрого течения в верховьях Пажа не замерзает, а только покрывается легкой шугой.
Вода в речке, как летняя заря по утрам, чуть голубая, прозрачная. На большой глубине каждый камешек простым глазом увидеть можно. Бывало, из любопытства бросишь в воду медяшку тонкую, и кажется, что она не на дно улеглась, а покачивается на воде да поблескивает. Идешь по травянистому ковру берега, смотришь на реку, любуешься, видишь и слышишь, как вода светлые пузыри пускает, а потом из того места голубой фонтанчик веером забьет, залюбуешься, до чего ж тут добро. Особенно в вечернюю пору, когда перед самым заходом солнышка тот фонтанчик расцветку принимает, шумит, вздыхает легко и протяжно.
В такой-то вот речонке облюбовала себе место для житья красная рыба форель, по-заонежскому, торпа. Не водоросли привлекли ее в эти места, а студеная вода с обилием больших и малых легких водопадов, с красивыми спадами на перекатах, сплошь усеянных маленькими камешками. Нерестится форель в верховьях. Там спады сильные, быстринки крутые и песчаные рыбьи тропинки ясные. Весной в водоразлив да в дождепады осени поднимается форель из большого Онего в реку Андома. Дойдет до устья Самино-реки, и
