часть форели да лосося поднимается по Самино в верховья, а часть под деревней Пустошь сворачивает в протоку и заходит в Пажу. Из устья Пажи поднимается форель по крутой, винтовой каменной лесенке до большого горюч-камня, который возвышается посреди омута подле деревни без названия. Деревня не сохранила до наших дней своего имени, и только каменные плиты, лежащие на земле, напоминают, что тут когда-то стояли постройки. Неподалеку от тех плит, у самого берега, стоит полуразвалившийся домик рыбака и охотника. Водяная лесенка для прохода форели — многоступенчатая, с бойкими спадами, шумит неугомонно и перекидывает свои воды через зубчатые глыбищи камней. Вода в этом месте источила камни, создала между ними узкие проходы, маленькие протоки, рыбьи тропинки, песчаные дорожки. По этим тропам торопится форель в свои исконные места. По узким протокам между камней, по лесным перекатам, в извилинах чапыжника плывет она к высоким бурливым спадам в глухомань лесную.
Поздней осенью, в ноябрьскую шугу, оставив в Паже выметанную икру, зарытую в песок, да сторожей каянчиков, форель и лосось скатываются обратно в большое Онего.
На этот раз мне не повезло. С утра была хорошая погода: дул легкий ветерок и шел мелкий накрап дождя. Земля вольно дышала, дымилась испариной. Было тепло и даже немного парко. Но только успел я наладить лески, как погода резко изменилась, подул сиверок, дождик прекратился, вода в речке заискрилась.
Переходя от омута к омуту, используя все свое уменье, я выловил только с десяток форелин-ложечниц я этим остался доволен — на уху хватит. К полудню серо-пепельные облака рассеялись, выглянуло солнышко а поклева все равно не было. Так, наедине с рекой да с золотыми кувшинками я просидел на берегу большого омута до поздних сутемок. Чтобы не застала ночь на распутье на голом месте, я смотал удочки, надел за плечи рюкзак, перешел небольшой перелесок, спад, еловую гряду, вышел к рыбному долгому плесу. Посередке этого плеса стоит бахвалится, к себе зазывает красивый островок с точеными соснами. Перейдя речку вброд, я выбрался на мысок и на сухой гряде решил коротать ночь. Высокая и довольно раскидистая сосенка приняла меня под крышу своего теремка.
В лесном кряжу не дома на задворках: дрова искать не надо — срубай любую сухостоину, разводи горячий костер, будет тепло и весело. Но я больше всего люблю огонек, когда в нем горят сухие ольшанины, от такого костра всегда пахнет вяленой говядиной.
Скоро под сосной запылал огонек. Рядом в плесе стало светлей, а метрах в пяти от огня, за лесной стеной, царила пустая темнота, безмолвная и настороженная. Лес притих, задремал — ни шороха, ни звука. Подле моего огонька, в спаде, лениво урчала вода, обижаясь, видно, на то, что небо худо отпускает для речки дождя, а поэтому она мельчает, мало веселится.
Ветра не было. Свет костра падал во все стороны одинаково. Речное плесо теперь уже освещалось метров на восемь. Выпив стакан горячего чаю, я потянулся за чайником, чтобы налить кипятку, и в это время услыхал всплеск воды, а потом увидел темно-серебристый круг на воде — тут будто был рассыпан бисер. Это уже играла форель. Недолго раздумывая, я развернул лески, на крючок наживил червячка, закинул лесу в омут. Но, как видно, напрасно беспокоился. Прошло более десяти минут, а поклева не было. Да и вряд ли в темноте форель увидит наживку. Только я подумал об этом, у одной удочки мелко задрожал поплавок. Я удивился: форель так не клюет. Она всегда настигает наживку в то время, когда червяк на крючке только что приводнится, а иногда берет со дна, но всегда рывком, яростно, со всплеском воды. А тут? Может быть, это клюет каменуха? Нет. Когда та клюет, то поплавок не дрожит, а покачивается. Но вот поплавок ушел под воду, и я, не торопясь, подсек. Чувствую, что рыбина на крючке, сопротивляется, бежит под подмывной берег, леса натягивается, свистит. «Наверное, большая рыбина», — думаю я, веду ее ближе к берегу на песчаную отмель. Идет податливо, а потом взял да и выудил ее из воды на берег. Снимаю с крючка, любуюсь, недоумеваю. Много лет ловил я форель, и крупную, и мелкую, но только днем, на зорях, или в дождепады, а чтоб выудить ночью, при свете костра — это было в первый раз. Прикидываю рыбину на руках — славный пирог, не меньше килограмма, с удовольствием кладу ее в рюкзак и снова закидываю лесу в омут.
Внезапно клев прекратился. Я сидел у огонька и думал: «Что же могло случиться? Кто помешал клеву? Кто потревожил форель?» Посмотрел прямо перед собою и увидел, как на плоский камень, неподалеку от берега, вылезла выдра. В такую темень, да еще в лесном кряжу, я оказался не единственным рыболовом. Прижавшись к камню, выдра смотрела на мой огонек и, может быть, тоже удивлялась: мол, леший тебя принес сюда, мне мешаешь рыбачить. В зубах она держала форель за хвост. Ее, видимо, донимал голод, и, поджав под себя короткие ножки, нисколько не опасаясь меня, она стала есть рыбину. Потом все это видение исчезло, так как мой огонек без дров не захотел гореть. Вокруг стало темно. Хочешь не хочешь, а огонек разживлять надо.
Без всякой сторожки я поднялся, нашел несколько сухостоин, приволок к костру. Огонек снова запылал, заплясал, стало веселей. Сначала он загорелся ярким пламенем, а потом его свет с каждой минутой выравнивался и, наконец, стал освещать полплеса.
Тишина леса прогнала прочь всякие опасения и сон. Сидя на речном берегу в безмолвии ночи подле огня, я уже не осматривался по сторонам, не видел скрюченных крон хилых елочек, а весело смотрел вперед на волшебный мирок, созданный мною в темени плеса. Замкнутый круг воды был, как мне показалось, без береговых вымоин, без курчавых березок, и не грудились там рябинки, прижимаясь к черемушкам. Круглый черный поднос стоял передо мною, а я в середину его закидывал леску с наживкой.
Вертясь вокруг удочек, я забыл о времени. И ладно. Пусть дольше держится ночь. Клев был отличный. Хотя я и не больно-то задористый рыбак и к большой удаче не тянусь, но эта ночная ловля была для меня неизъяснимо увлекательна. Я не мог оторваться от нее даже и тогда, когда заметил, что подвешенный мною на таганчик к огоньку алюминиевый котелок выкипел и начал плавиться. Я думал: «Почему не днем, а именно ночью форель открыла такой жор? Что ее заставило так близко, без всякой опаски подплывать к берегу и стремительно кидаться за наживкой?» На все
