с мамой договорился.
— Ну, договорился, тогда ступай. Игрушка-то уж больно хороша, вчерась видела. Я тебя позову.
И баба Октя помогла мне открыть запоры.
С Ангары дул легкий, но такой холодный ветерок, что в одних трусиках и соколке было зябко. А кожа сразу покрылась мурашками. Но мне было не до мурашек. Пока проснутся и набегут со всего двора посмотреть на мой поезд мальчишки, я успею построить и тоннели, и мосты и удивить их еще больше.
Но не успел я построить и половины «пути», как с крыльца позвала меня Ленка:
— Коля, мама зовет!
Пришлось опять собирать игрушки, плестись домой.
— Ты куда так рано? И почему босиком? Этого еще не хватало! — встретила меня в коридоре мама.
— Но ведь ты сама обещала Юре разрешить мне ходить, как все мальчики. А сегодня у меня день рожденья…
— Вот потому, что у тебя сегодня день рожденья, ты и не должен появляться на улице в таком виде, — уже спокойнее сказала мама. — А там поглядим. Ну, поздравляю тебя, Колечка! И пойдем к столу. Баба Октя приготовила тебе свой подарок… Да, да, умойся, конечно, и надень все чистое. Я положила тебе на кровать.
«Ну вот и опять павлином среди воробьев, — невесело думал я, скобля уши и шею. — Как же мне играть во всем чистом? Да еще на песке? Только и смотри, чтобы не испачкаться…»
В столовой меня ждал торжественный торт, испеченный бабой Октей из настоящей белой муки. В середине его было написано чем-то розовым: «С днем рожденья», а вокруг воткнуто одиннадцать восковых свечек. Это было так приятно, что я на минуту даже забыл о поезде. Лена зажгла свечи, поцеловала меня в щеку и тут же больно вцепилась в ухо:
— Расти большой, расти большой, расти большой!.. — трепала она меня и смеялась, пока мама не сказала ей: «Хватит!»
Противная Ленка! Пользуется случаем, что я не могу ей ответить тем же, и мстит мне за все обиды, которые я сделал ей за год. Потом баба Октя первому отрезала мне самый большой кусок торта. И, как будто только этого и ждали, принесли телеграмму от папы. Мама прочитала ее вслух:
Поздравляю Колю днем рожденья крепко целую наши дела тоже идут хорошо целую всех сын муж папа
И ни слова об обещанном подарке! Но все равно мы очень обрадовались телеграмме и тут же принялись писать ответ, только не телеграммой, а письмом. Но о моих злоключениях мама на этот раз умолчала.
И вот я нарядился во все новое, дал маме слово не отлучаться никуда со двора и уже без прежнего удовольствия отправился со своим поездом достраивать железную дорогу, а главное, конечно, похвалиться игрушкой.
Как я и ожидал, поезд мой привел в восторг не только Сашу Седых. Пацаны сбежались к куче с песком, и все вагоны и паровоз немедленно пошли по рукам, причем каждый, прежде чем взять игрушку, тщательно вытирал о штаны пальцы и, насмотревшись, бережно передавал другому. Откуда ни возьмись, прискакал Яшка, увидал мой поезд и запищал:
— Подумаешь! У меня лучше был! А этот самделочный, не фабричный!
Самолюбие мое было задето. Откуда у Стрижа мог быть лучше, если игрушки продают только на барахолке, и те больше тряпичные и плохие. Но вызывать на ссору Яшку не стал.
— Это ему старший брат сделал. Он в депо слесарем работает, — угодливо пояснил Стрижу Федя.
— Хе! Я ж и говорю, что самделочный! А ну, дай!
Яшка бесцеремонно осмотрел паровоз, пошмыгал своим клювом-носиком и поставил на землю.
— А ну, мальцы, тащи проловку, рельсу будем делать для поезда. Эх, семафоров бы!..
И вдруг вскочил, помчался от нас к воротам.
Я посмотрел ему вслед и обмер: в наш двор, как в свой собственный, входил грозный атаман Иван Коровин.
Мы встали. Атаман двигался в нашу сторону. Красные, оголенные до локтей руки его висели почти до колен, из-под узкого лба смотрели на нас медвежьи глазки. За ним шло несколько пацанов его свиты.
Яшка подбежал к Коровину, залебезил. Атаман задержался, пожал Яшкину руку и опять задвигал своими ногами-«обрубышами», не спуская с нас недоброго, тяжелого взгляда.
— А мы в новую игрушку играем! — пищал подле него Стриж. — Ему брат сам в депе сделал!..
Атаман подошел, запустил в расстегнутый ворот рубахи толстую руку, молча вперился в поезд.
— Видал, Вань, это людские. А энтот с товарами. Багажником называется… — не унимался Стриж.
Но Коровин не выразил ни удовольствия, ни любопытства и, медленно подняв глаза, уставился на меня не мигая:
— Кто это?
— Колька. Анжинерихи сын. Его отец на Ленском севере анжинером работает, золото на горах ищет…
— Новенький?
— Ага! Вторую неделю живет. С ангарского моста переехал, — трещал Яшка. — Антилигент он, чистенькай…
— Все одно, — сурово перебил атаман. — Антилигент, значит? Окрестить надо.
— Вот здорово! — взвизгнул Стриж. — Антилигент! Антилигент!
Не в силах двинуться с места, я во все глаза смотрел на страшного, гориллообразного атамана, ожидая, что он еще скажет. Но тот вдруг резко выбросил руку, схватил меня за рукав, притянул к себе.
— Пусти! Как ты смеешь! — закричал я, пытаясь вырваться.
— Пиши: Колька Антилигент. Новенький. Записал?..
Я не видал, кому басил атаман и кто ответил ему: «записано», — жуткая режущая боль обожгла всю мою голову, ото лба до затылка. Вероятно, я заорал бы на все предместье, если бы мой рот не был прижат к коровинскому животу.
Пацаны и приятели Коровина хохотали, а Яшка так визжал от восторга, что звенело в ушах. Плача, я нагнулся поднять с земли свою игрушку, но получил сзади пинок, перелетел через поезд и упал в песок…
…Сидя на земле и плача от обиды, бессильной злобы и боли, я видел удалявшихся атамана и его свиту. Под толстым красным локтем Коровина навсегда уплывал от меня Юрин подарок, а рядом со мной сидел на корточках и смотрел на меня своими печальными серыми глазами Саша Седенький. Ни Яшки Стрижа, ни других пацанов уже не было.
— Он всех эдак крестит, — сочувственно сказал Саша, и от этого мне почему-то стало легче.
— Вот расскажу Юре, он ему покажет, горилле!..
— Зря. Он тогда в школе тебя кажный день мордовать будет. Верь мне. А за игрушку он тебя больше не тронет, это точно. Пошли на Ангару, прохладишься маленько, — вздохнул Саша и поднялся.
Мне ничего не оставалось, как последовать его совету и «прохладиться». Проходя мимо дома Стрижовых, я заметил выглянувшую из-за угла Яшкину веселую рожицу. Стриж показал мне язык и скрылся.
