class="p1">— Сегодня он собирался встретиться со мной у старой парковки на Варшавке. Я не поехала. Сказала, что болею.
— Я еду туда, — Фёдор уже поворачивался к двери. — А ты остаёшься здесь.
— Я еду с тобой, — Карина вдруг сжала его локоть. — Я не могу больше бояться за спиной. Я хочу видеть, как это закончится.
Он посмотрел в её глаза — тень ужаса там сидела прочно, но под ней просвечивала сталь.
— Поехали.
Место, где время умерло: бетон, лужи, мрак. Один фонарь мигал, как дефибриллятор для умирающего света. Ходжаев ждал у своего джипа — массивный, в куртке с мехом, с ухмылкой того, кто привык властвовать страхом.
— А вот и моя адвокатка! — оскалился он, делая шаг к Карине. — Ты принесла извинения или свое тело?
Федя вышел первым.
— Ошибся горец. Это я — её тело.
Ходжаев остановился. Его глаза скользнули по лицу Фёдора, потом застыли.
— Это что, охрана? — хохотнул он. — А ты кто, брат? Ты вообще знаешь, с кем говоришь?
— Я — Школьник, — спокойно сказал Фёдор.
Мгновение — и как будто в бетон ударила молния.
Ходжаев побледнел. Руки дрожали. Он отступил, запнулся об асфальт и… обмочился. Прямо на глазах у Карины. Тепло струилось по его светлой штанине, он даже не пытался это скрыть. Он просто стоял в луже своего унижения.
— Я… я не знал… — пробормотал он. — Я не хотел… Я думал, это просто баба. Я… больше не подойду! Клянусь, брат, клянусь!
Фёдор подошёл впритык.
— Подойдёшь — я тебе вырежу колени. И запомни: я теперь — её адвокат. На постоянной основе.
Он развернулся, оставив того стоять, как мокрое пятно на асфальте. Карина смотрела на всё, не отрываясь. Как на что-то сакральное. Как на суд Божий.
Они ехали молча. Ночь вела себя тихо. Только в глазах Карины пульсировало что-то неудержимое. В лифте она повернулась к нему — и без слов притянула к себе. Руки дрожали, но не от страха. От того, что её защищали. Что её спасли. Что за ней кто-то теперь стоял — железный, чёрный, неизменный.
Дверь закрылась за ними.
Она была безмолвна, когда сорвала с него рубашку. Поцелуи — не нежные, а как укусы. Руки — не ласковые, а голодные. Она вцепилась в него, как в спасение, как в воздух после утопления. И он не отстранялся — он давал ей себя. Всего.
Он прижал её к стене, расстегнул кофту, не торопясь. Её тело дрожало от нетерпения. Она выгибалась, как струна. Когда он вошёл в неё, мир исчез. Остался только ритм — как бой, как музыка, как месть. Их дыхание заполняло комнату, как сирена. Она стонала его имя, царапала спину, кусала губы. Он держал её крепко, как держал оружие всю жизнь. Впервые — не для убийства, а для жизни.
Закончилось всё на рассвете. Она лежала на нём, грудь прижата к его телу, дыхание ещё сбивчивое.
— Спасибо, — прошептала она. — За то, что я больше не боюсь.
Он ничего не ответил. Только провёл пальцами по её волосам. Его бой закончился. А она — стала его домом.
Глава 18
Большая сходка
Время расставило всё по своим местам. После боёв, в которых Фёдор сыграл ключевую роль, оставшихся «гостей» с Кавказа зачистили подчистую. Те же, кто за ними стоял, поспешили скрыться в глубине своих горных кишлаков и больше не рисковали соваться в Москву. Город вновь стал спокойным — на сколько это вообще возможно в таком месте — и воздух перестал пахнуть кровью.
А авторитет Рапиры, вора в законе, взлетел на такую высоту, куда даже самый борзый не рискнул бы заглянуть. После той кровавой бойни с черными, что разошлась по криминальным новостям всей страны, его имя знала каждая подворотня — от Владивостока до Калининграда. По телевизору, конечно, ни слова о нём, зато в криминальных кругах — легенда, миф, почти святое имя. Правда, про его бойца, того самого, которого звали «Школьник», обыватель ничего не знал — только слухи, да и те перебродили в басни. Но на зоне о нём говорили много и с уважением.
«Гвоздь», старый вор, сидевший в СИЗО, искренне гордился своим приёмником. Каждый раз, когда Фёдор передавал, грев — еду, сигареты, чай — на крытую, тот добрым словом поминал парня.
— Хорошо воспитал, правильно! — с довольной ухмылкой говорил он сокамерникам, отхлёбывая чифир из алюминиевой кружки.
Однако покой на криминальной сцене длился недолго. Кавказские и грузинские авторитеты роптали: мол, приехали работать, а им не дают. Начали шептаться, бурлить, и, в конце концов, решили собрать всероссийскую воровскую сходку — чтобы, как говорится, «разрулить» ситуацию и расставить всё по полкам.
Приглашение на сходку пришло и Костылю. По телефону такие дела не решаются, тем более сход — дело святое. Курьер доставил белый конверт лично, без слов. Муха, правая рука Костыля, принял письмо, не спросив разрешения, вскрыл и быстро ознакомился с содержимым.
— Москва, — бросил он, входя в комнату, где Костыль неторопливо играл с чётками, сидя на потертом диване. — На сход зовут. Курьер только что привёз маляву.
— По какому поводу? — спросил Костыль, не отрывая взгляда от стены, будто бы ему это всё было безразлично.
— Кавказцы предъяву Рапире кидают. Мол, тот под себя всю Москву подмял, работать не даёт, а уважаемым горцам, видите ли, в горах тесно стало — вот и рванули в столицу.
Костыль усмехнулся.
— У нас тоже самое было. С китайцами. И ничего, справились. Показали им, где их место. А Рапира что, сам не может вопрос решить? — голос его стал раздражённым.
— Ты телевизор-то глянь когда-нибудь, — заметил Муха, присев напротив. — Там не вопрос — там настоящая бойня была. Стрельба, взрывы, рубка. Рапира победил, да. Но там трупов — мама не горюй. И что странно — ни конторские, ни менты к нему не лезут. Как будто он невидимка.
— Да зачем мне этот ящик? — фыркнул Костыль. — Мне информация с улиц приходит быстрее, чем этим продажным журналюгам на экраны. Вижу, слышу и знаю всё. По своей земле — точно.
— Да я просто... — развёл руками Муха. — Решить надо. Курьер обратно сегодня вечером уезжает. Надо дать ответ — будем мы или нет?
Костыль на мгновение задумался. Провёл ладонью по щетине, посмотрел в окно, где за стеклом лениво ползли облака.
— Рапиру я знаю. Правильный вор. Пересекались на этапах, общались. Уважение есть. Раз уж дело до общего схода дошло, значит, не по мелочи. Поедем. Надо поддержать. За спиной у кореша
