постоим.
Он сделал паузу, прищурился, как будто прицеливаясь в прошлое.
— Не люблю я этих чёрных. Хоть и есть среди них уважаемые, но... не наши они. Не по нутру мне. «Какие-то они не русские», — сказал с кривой усмешкой, и сам хихикнул.
Муха не сдержался и рассмеялся в голос, искренне и громко. Смеялись они вдвоём, но за этим смехом стояла старая истина — за свои нужно стоять. Особенно если эти «свои» умеют воевать.
На следующее утро Костыль выехал из своего укрытого двора на «Чайке», цвета вороного крыла, без номеров. Машина была старая, но ухоженная — символ статуса, а не роскоши.
По пути в аэропорт, они заехали за Витей-Белым, стариком с глазами загнанного волка и руками, на которых шрамы были вместо перстней. Витя молча кивнул и сел на заднее сиденье, раскрыв папиросу и закурив не спеша, как будто ехал не на сходку, а на рыбалку.
— Не люблю эти сборища, — сказал он, выдохнув дым в щель окна. — Одни понты, шума больше, чем толку. А потом кто-нибудь обязательно сходит с крючка — то в багажнике уедет, то с крыши выпадет.
— Сходка — это не показуха, — ответил Костыль, не оборачиваясь. — Это ритуал. А без ритуалов мы животные.
— Да какие мы, к чёрту, ритуалисты, — проворчал Витя. — Нас же всех только одно держит — страх и выгода.
Москва встретила их неоном ночных улиц и равнодушием тысяч лиц, спешащих по своим делам. Сходку назначили в ресторане на Ленинградке — давно закрытом для простых смертных. Вывеска потускнела, вход охраняли широкоплечие парни в тёмных куртках без выражения на лицах.
Внутри — тишина. Только щёлканье чёток, ржавый запах перегретого коньяка и тяжёлое дыхание тех, кто прошёл через кровь. За столами сидели воры со всех концов страны: кто с Урала, кто с Севера, кто с юга. Золотые зубы, серые глаза, худые пальцы с татуировками. Пахло табаком, терпением и подозрением.
Рапиры ещё не было. Все ждали, как на похоронах, когда вынесут гроб.
— Ну что, Костыль, и ты здесь, — тихо произнёс седой человек с южным акцентом, протягивая руку. — Значит, и правда серьёзно.
— Серьёзнее некуда, — сухо ответил Костыль, присаживаясь. — А ты всё так же веришь, что Москва тебе должна?
— Не мне. Справедливости. Кавказские братья пришли работать, а их стреляют.
— Это не работа, брат. Это разборка. Если пришли с волками — не удивляйтесь, что вас рвут.
— Это ты так говоришь. А по понятиям?
— По понятиям, — сказал Костыль, глядя прямо в глаза, — Рапира за свою землю встал. И встал по-честному. Кто первым вытащил ствол, тот и виноват.
— Ты за него? — спросил южанин, хищно прищурившись.
— Я за порядок, — спокойно ответил Костыль. — А у него порядок есть.
Дверь отворилась без звука. Вошёл Рапира. Вместе с ним зашел «Сивый» — его правая рука и «Школьник».
Невысокий, плотный, в чёрной кожанке и с мёртвыми глазами, в которых можно было утонуть и не выбраться. Он не делал громких шагов — просто проходил между столами, как смерть по зоне: тихо, медленно, без приветствий.
Все замолчали.
Он сел, не оглядываясь.
— Кто звал? — спросил, и его голос пронзил зал, как нож сквозь мокрую газету.
Наступила пауза.
Первым заговорил тот же кавказец, что раньше трепался с Костылём:
— Брат, ты под себя подмял столицу. Наших людей давят, вытесняют. Мы же не враги тебе.
Рапира налил себе стопку, выпил, закурил. Говорил он не сразу.
— Враги? Не враги? Мне всё равно. Вы сюда не торговать пришли — вы с оружием пришли. А значит, договоров уже нет. Тут или ты, или тебя. Я выбрал — я живой.
— Но ведь можно было обойтись без крови…
— Кто первый начал? — перебил Рапира. — Кто моих людей резал в Лефортово, кто пытался моих людей ночью снять и в дом гранату кинул?
Он посмотрел в глаза каждому. Медленно. Как следователь перед приговором.
— Я никого не звал сюда. Но раз вы пришли — играем по моим правилам. Москва — моя. Кто против — вставайте. Сейчас.
Никто не встал.
— Вот и хорошо, — сказал Рапира, — а то у меня сегодня плохое настроение, и вы могли бы его сильно испортить.
Он затушил бычок в пустой рюмке и встал.
— Всё обсудили. Считаю сходку закрытой.
Он ушёл так же тихо, как вошёл.
Когда за ним захлопнулась дверь, Костыль вздохнул и сказал в тишину:
— Вот это и называется — сила без шума. Не кабан с понтами. Волк.
— А ты говорил, ритуал, ритуал, — хмыкнул Витя-Белый. — Тут всё решается одним взглядом.
Муха усмехнулся:
— А взгляд у него — как у мертвеца. С таким лучше быть заодно, чем напротив.
Все трое переглянулись. Было ясно одно — ночь будет долгой. А после этой сходки жизнь в криминальной Москве изменится навсегда.
* * *
Воздух в зале, где только что проходила всероссийская сходка, стал постепенно разряжаться. Густой дым сигарет, запах чифира, парфюма и власти медленно улетучивались в коридоры и за двери. Уважаемые люди, перемолвившись о своём, теперь расходились малыми группами: кто в сопровождении, кто под руку с телохранителем. Кто-то поехал на стрелку, кто-то — на конспиративную квартиру. И лишь двоих на выходе ждал сюрприз.
Рапира не был бы Рапирой, если бы отпустил таких людей, как Костыль и Муха, без знака внимания. Он прекрасно понимал, что многие прибыли издалека, оторваны от своих дел, и чувствовал за собой внутренний долг. Поэтому у входа, словно часовой, стоял его боец и вручал визитки — каждая с адресом загородного дома в Одинцове, на вельможные посиделки «для своих».
Костыль, приняв карточку, молча кивнул. Муха же прихлопнул парня по плечу, поблагодарил и усмехнулся:
— Вот это подход. По-царски, как в старые времена.
Ехать сразу не стали. Заехали в гостиницу. Муха развалился на мягком диване, раскинув руки, как будто в собственном кабинете.
— Слушай, Костыль… Ты заметил людей Рапиры? Ну, кто с ним был?
Костыль кивнул:
— Зашёл Сивый — это его правая рука. А ещё парень, молодой, но с виду не промах. Шрам у него через всю щёку. Видно, прошёл не одно пекло.
Муха притих, глядя в потолок.
— А мне вот всё лицо его каким-то знакомым показалось… Вот не отпускает, понимаешь?
Костыль фыркнул и с досадой бросил:
— Да не тяни ты кота за яйца. Вспомнишь — скажешь. А не вспомнишь — спросим у самого. Чего голову забивать?
Он встал и ушёл в уборную, а Муха остался сидеть с мутным предчувствием — будто привидение из прошлого только что прошагало мимо.
